Карл Май - По дикому Курдистану

– Стойте! – крикнул я полковнику. – Что ты хочешь делать? Он посланник и, значит, личность неприкосновенная!

– Он такой же бунтовщик, как и ты. Сперва он, потом ты – теперь мы знаем, кто напал на артиллеристов!

Он кивнул, затрещали выстрелы, человек был убит. Тут произошло то, чего я никак не ожидал: сквозь ряды солдат проскользнул какой-то человек. Это был пир Камек. У костра, рядом с убитым, он опустился на колени.

– А, второй! – крикнул полковник и подошел к нему. – Поднимайся и отвечай мне!

Дальше я ничего не слышал, расстояние было слишком велико. Мне были видны только торжественные жесты пира и гневные – миралая. Потом я заметил: первый протянул руки к дровам, и спустя секунду взметнулся первый язычок пламени. Меня пронзила догадка. Великий Боже, так он говорил об этом, о такой жертве, такой каре, мести убийце своих сыновей и жены!

Его схватили и отбросили от костра, но уже было слишком поздно гасить пламя, которому давала пищу древесная смола. Меньше чем через минуту оно превратилось уже в яркую огненную свечу, поднимавшуюся высоко к небу.

Пир стоял, окруженный и удерживаемый десятком рук; миралай, казалось, хотел покинуть это место. Но вот он повернул обратно и подошел к священнику. Они поговорили, полковник – возбужденно, пир – с закрытыми глазами, спокойно. Внезапно он их широко раскрыл, сбросил двоих людей, сдерживающих его, и вцепился в полковника. С богатырской силой поднял его; два прыжка – и он уже перед костром, еще один – они исчезли в пламени, сомкнувшемся над ними. За завесой огня угадывалось еще какое-то движение, оба посвященных смерти в пламени костра боролись друг с другом: один – чтобы спасти свою жизнь, второй – чтобы, умирая, не отпустить врага.

Мне показалось, как будто при суровейшем зимнем морозе я рухнул в воду. Значит, именно поэтому был этот день важнейшим в его жизни, как он, священник, мне сказал! Да, пожалуй, день, когда покидают эту жизнь, в самом деле, важнейший в жизни. И эта чудовищная месть миралаю была тем последним словом, которое его рука должна была занести в ту книгу, где запечатлена кровавая история езидов, презираемых и преследуемых! И значит, этот огонь и был той стихией, в которой должно было быть погребено его тело и которому он хотел отдать свое платье?

Ужасно! Я закрыл глаза. Больше я ничего не мог видеть, не хотел знать. Я пошел вниз в комнату и улегся на подушки лицом к стене. Снаружи было некоторое время удивительно тихо, потом снова послышались выстрелы. Меня это не касалось. Если мне будет грозить опасность, Халеф меня наверняка предупредит. Перед глазами у меня стояла только картина: длинные белые волосы, черная развевающаяся борода и блестевшая золотом униформа исчезают в зловонном зное костра. Боже мой, как ценна, как бесконечно дорога человеческая жизнь, но все же, все же…

Так прошло довольно много времени; наконец стрельба прекратилась и я услышал на лестнице шаги. Вошел Халеф.

– Сиди, ты должен идти на крышу!

– Зачем?

– Тебя требует офицер.

Я встал и снова отправился наверх. Одного взгляда хватило мне, чтобы уяснить положение дел. Езиды уже не занимали возвышенность, они, скорее, постепенно спустились вниз. За каждым камнем, каждым деревом или кустом прятался езид, чтобы из этого безопасного положения посылать свои смертоносные пули. В нижней части долины они даже, прикрываясь орудиями, достигли подошвы горы и устроились в кустарнике у ручья. Не хватало малого: если бы орудия можно было поднять немножечко выше, они смогли бы несколькими залпами уничтожить всех турок.

Перед домом стоял насир-агаси.

– Господин, не хочешь ли ты еще раз с нами поговорить? – спросил он.

– А что вы можете мне сказать?

– Мы хотим послать к Али-бею человека, а так как миралай – пусть Аллах отправит его в рай – убил посланца езидов, то никто из нас не может идти. Сможешь ли ты это сделать?

– Да. Что мне им сказать?

– Каймакам тебе прикажет. Теперь он руководит всеми, он в том доме. Иди туда!

– Прикажет? Ваш каймакам не должен мне ничего приказывать. То, что я делаю, я делаю добровольно. Пускай каймакам придет и скажет мне то, что он должен мне сказать. Этот дом ждет его, но только его и, самое большее, еще одного человека. Кто сверх этого приблизится, того я велю застрелить.

– Кто кроме тебя еще в доме?

– Мой слуга и один хавас [20]мутасаррыфа, башибузук.

– Как его зовут?

– Болюк-эмини Ифра.

– Ифра? Со своим ослом?

– Да.

Я засмеялся.