Ив Соколофф - Там, где водятся ведьмы. Han, sorginak dauden lekuan

Итак, решено, только север, и чем севернее, тем лучше! На берегу холодного океана Пако понял, что дальше – только плыть, и остался в уютной, хотя и сыроватой Доностии. Здесь он снял небольшую квартирку под самой крышей обыкновенного многоквартирного дома и приготовился творить.

Но муза упорно не желала приходить к этому худощавому, не слишком высокому молодому человеку, чересчур светловолосому и светлоглазому для типичного испанца. Мать всегда говорила, что в нем проявились гены деда – истинного викинга невесть каким путем попавшего в Испанию, да так и оставшегося здесь навсегда.

Сам Пако не считал себя ни особенным красавцем, ни уродом: прямой нос, выразительные глаза, в меру волевой подбородок. Некоторые девушки, правда, говорили ему со значением, загадочно блестя глазами, что он «не такой как все». Пако не вникал особо, что именно было в нем такого особенного, а просто пользовался ситуацией, стараясь доказать это на деле. И по началу, вроде, даже что-то получалось, но то ли девушки попадались не те, то ли Пако им попадался не тот, однако чувства угасали, секс приедался, поговорить становилось просто не о чем, и отношения сами собой тихо умирали, гасли, как костер под монотонным осенним дождем.

И вот, несмотря на приятную внешность и спокойный покладистый характер, Пако жил один, в надежде, как, впрочем, и большинство молодых людей подобного романтического склада, найти ту единственную и неповторимую и, конечно же, навсегда.

Однако, вопреки неудачам на личном фронте, которые, как считается, должны помогать творить настоящую литературу, капризная муза отказывалась переступать порог его скромного жилища. Весь письменный стол был завален бессвязными обрывками несостоявшихся произведений и записанных в спешке мыслей «на потом». Книги пока не писались – что-то роилось и клубилось глубоко в сознании, но на бумагу изливалось лишь жалкое подобие того, что задумывалось. Вот и сейчас перед Пако лежал листок бумаги, на котором он уже битый час переставлял местами строчки, пытаясь написать поэму. Это было делом новым и выходило медленно и со скрипом.

– Буря мглою кроет небо… Небо кроет… Капли… Дождь… О! Вихри снежные крутя! – полушепотом проговаривал молодой человек, уставившись в оконный проем отсутствующим взглядом.

Он не очень хорошо представлял себе снежные вихри, снег он вообще видел только по телевизору, но звучало это весьма устрашающе. На душе было сумрачно и, казалось, сама природа за окном разделяет его уныние. Пако со вздохом заглянул в опустевший стакан, снял соринку с пера настоящей чернильной ручки, купленной специально для истинного творчества, и вернулся к поэме.

– Вихри снежные крутя… – Сильный порыв ветра бросил на оконное стекло целую пригоршню мокрого снега. – То, как волк… нет, не то… То, завоет зверем жутким, то заплачет как ребенок!

Словно в ответ на эту строчку в дымоходе жалобно застонал, загудел ветер.

Пако вдруг понял, что на сегодня уже хватит, он закрыл глаза и помассировал виски. Так, надо срочно пойти чего-нибудь выпить. Он встал из-за стола, бросил взгляд на неоконченное стихотворение, задумался на мгновение и, решительно скомкав лист, бросил его под стол в корзину для мусора, заполненную смятой бумагой почти до верха. Затем подхватил зонт и вышел, громко хлопнув дверью. За окном как-то вдруг сразу стихло и посветлело, дождь иссяк, и между туч, далеко-далеко над морем пробился узкий солнечный луч.

– Какого черта я вообще здесь делаю?!

Пако с трудом разлепил тяжелые веки и поднял глаза. Зрение никак не фокусировалось – последние три мохито вчера ночью были явно лишними. В голове гудело, язык прилип к нёбу, при малейшей попытке пошевелиться все вокруг начинало угрожающе крениться, так и норовя выбросить Пако из кресла, где он пребывал с давно затекшими ногами и руками в какой-то неестественной, но зато стабильной позе. Понемногу зрение прояснилось, и молодой человек смог внимательно рассмотреть причину докучливого шума, пульсирующей болью отдававшегося где-то в затылке. А посмотреть было на что: прямо перед ним уперев руки в бока и откинув назад копну черных волос, в одних черных кружевных трусах, стояла статная длинноногая девица и яростно сверлила Пако свирепым взглядом. Она явно была недовольна. Нет, что там говорить, она была в ярости. Все ее тело, до кончиков полных грудей мелко тряслось, а руки непроизвольно сжимались и разжимались, оставляя на ладонях беловатые лунки от впивающихся накладных ногтей. Но в целом картина была вполне приятна глазу, что Пако не преминул про себя отметить. Только вот к чему столько экспрессии, и, главное, весь этот шум!