Артем Октябрьский - Братья - от Сталинграда до Берлина. Книга первая

1942 год. Сталинград из жизнерадостного и зеленого города, превратился в серый, безрадостный завод. Завод людей, которые уходили десятками на фронт и не возвращались, или возвращались, но калеченными, ранеными, и контужеными. По правде сказать, не все было так уж и плохо! Зима принесла немцам много плохих вестей и поражений. И хотя война еще была не окончена, но Москва осталась наша. Непобедимая немецкая армия получила сильный удар. И хоть они недалеко отступили от Москвы, но можно сказать уверенно: Столицу не сдадут, и немцам, впрочем, как и французам, придется идти обратно в Германию побежденными. Но пока что немцы и не думали уходить, и о победах говорить было рано.

Этот год я времени зря не терял. Ходил на стрельбище, учился перевязывать, накладывать шину, посещал завод танкостроения, изучал наши Т-34, как они устроены, как заряжать, водить, стрелять. Каждый вечер, за городом, я в одиночку учился копать окопы. Мама была не против. Теперь даже она понимала, что я, рано или поздно, пойду на фронт. Конечно, этого она не хотела, но война диктует свои правила.

Весной настал день, который я никогда не забуду. Я пришел на завод танкостроения. Экипаж, с которым я учился, уехал на фронт с «новоиспеченным» Т-34. Прибыл новый экипаж. Зайдя в мастерскую, я просто оцепенел – там стоял я, только одетый в форму командира экипажа. Я не поверил своим глазам. Двойник, увидев меня, был удивлен не меньше, впрочем, как и все рабочие, что были в мастерской. После десяти секундной паузы двойник нарушил тишину:

– Артем? – шокированным голосом спросил он. – Это правда ты?

– Да, я. А вы кто, товарищ?

– Господи! Так вот ты какой!

– Кто вы? – ничего не понимая, переспросил я.

– Я Коля. Коля Севцов. Мне бабка рассказывала про тебя, про то, что ты в Сталинграде живешь. Думал – выдумка, а оно вот ты какой!

– Коля? Брат?

С криком радости и слезой на глазах я кинулся обнять брата. Я и подумать не мог, что брат, который старше меня на два года так похож на меня. Признаться в тот момент голова ходила кругом. Мы спрашивали друг друга, перебивая, что у нас, да как, потом вышли из мастерской и, не слушая никого, пошли на улицу, по пути все так же перебивая, расспрашивали друг друга о жизни. Недолго думая, я повел его домой, к маме, предвкушая ее радость. Мама его обнимала, целовала, плакала и кричала от счастья. Как только она успокоилась, мы сели пить чай. Коля стал рассказывать:

– Бабка рассказывала, вы же когда из Белгорода уехали, нам с Витькой жить стало совсем тяжко. Дед забрал Родиона в Одессу, сказал, что будет учить его спорту, а потом и батя Витьку в Ленинград забрал, так я с бабкой в Белгороде и остался.

– С какой бабкой? – перебил я.

– С папиной, – тихо сказала мама. – Мои родители-то еще в гражданскую погибли.

– Ну вот, – продолжил Коля, – с бабкой я жил душа в душу, врать не буду. Мы и на рыбалку вместе ходили, и к ней на работу я ходил – она на молочном комбинате работала. Там тетя Саша была, так она вечно кружку парного молока, что с ферм привозили, отливала и мне давала. «Пей молочко, здоровым будешь» – говорила. Тут как-то раз мы пошли на парад в честь Великой Октябрьской Революции. Там после пехоты танки маршем шли. Я тогда маленький еще был, не знал, что такое, вот и спросил у бабки. А тут дядька такой здоровый рядом стоял. Я стоял на цыпочках, еле разглядел парад. Так этот дядька взял меня на руки, посадил на шею и стал показывать. «Вон он на гусеницах едет, – говорит, – а вот из той пушки он стреляет», «А пушка поворачиваться умеет». С тех пор я так полюбил эти танки, читал про них все, на парады ходил, смотрел их. Хотел, как вырасту, танкистом стать. Баба Света была не против. Правда не дожила она до моей службы. Умерла от инфаркта. Мне как раз восемнадцать стукнуло.

– На фронте был? – после недолгой паузы спросил я.

– Был, конечно. Сначала на тяжелый кавэ посадили. Мы ехали Минск защищать. Деревушка небольшая там была, Радехов называется. Я ведь командир танка, вижу, что вокруг творится. Едем впереди клина. За мной другие кавэ и наши легкие бэтэ и тэ-двадцать шесть. Нам перед выездом сказали: «Едете на прикрытие легко-танковой дивизии, прикрываете фланги и тыл».

Вот, из туч пыли показались немецкие танки. Бэте и тэ-двадцать шесть обогнали нас и приняли бой первыми. Я высунулся с люка, смотрю в бинокль, и у меня начинается дрожь в коленках. Наши танки едут, стреляют, а все бестолку, вот натурально! Немцы как ехали, так и едут, а наши танки вспыхивают один за другим. Тут из небольшого оврага выехал немецкий танк, метрах в двадцати от нас. Я дал команду стоп, танк остановился, а немец повернул на нас пушку. «Ну, вот и все» – подумал я. Тут немец и выстрелил. Нас качнуло и ничего более. Я успел лишь по ТПУ скомандовать: Дима, слева танк! Наводчик повернул башню и выстрелил. Танк взорвался моментально. Вот тогда я понял, что тяжелые танки они не смогут пробить. Легкие наши танки встали метрах в ста от нас и пытались хоть как-то фашистов пробить. Тут уже было не до флангов – у нас фронт сыпался. Я приказал мехводу на полной скорости ехать к нашим, успеть, пока немцы не расстреляли всех. За мной поехали еще семь наших кавэ, а остальные остались на своих позициях. Радиосвязи еще не было, поэтому я не мог им доложить, что надо делать. Здесь, по сути, каждый был сам за себя. Скорость была маленькой, так как танк тяжелый, но шли уверенно. Ох, сколько потерь мы понесли… В бой пошли около трех сотен легких бэтэ и тэ-двадцать шесть, а когда мы подъехали к месту битвы, в рабочем состоянии осталось меньше сорока. Мы выехали вперед наших танков, и немцы открыли огонь по нам. Нас качало то назад, то вперед, но танк держался. А наводчик по очереди расстреливал один немецкий танк за другим, потом уж фашисты стали отходить. Приказа гнать их у нас-то не было, и мы остались стоять на месте и смотрели, как немецкие танки плетутся назад. Заряжающий еще сказал: «А шо это они раком пятятся?». «А им раком пятится природой предначертано», – это так мехвод пошутил. Но мне было, если честно, не до смеха. Я, с командирской башенки, осматривал поле боя. Бэтэ, тэ-двадцать шесть, тэ-шестьдесят – все, чем гордились наши командиры, просто напросто чадило черным дымом на раскисшем поле. Вскоре после этого меня посадили на тридцатьчетверку и отправили сюда, на переподготовку. Так, в принципе, я тут и оказался.