Наталья Способина - И оживут слова. Часть III

Я невольно поежилась и посмотрела на Миролюба. Тот глядел на мать со смесью жалости и тревоги.

– Помнишь, сынок?

Тревога Миролюба передалась и мне. Милонега в этот момент выглядела так, словно не понимала, где она и с кем. На ее щеках заблестели слезы, и я вдруг осознала, что она сейчас мысленно в том страшном времени, когда искалеченный ребенок боролся за жизнь после плена. Был ли тот хванец вообще? Не плод ли он ее больной фантазии?

– Ихе мила больнак, – тихо запела Милонега.

Миролюб выразительно посмотрел на Альгидраса, словно призывая подыграть, а сам шагнул к матери и легонько обнял ее за плечи.

– Позволь, я отведу тебя, – ласково произнес он, заглядывая в лицо Милонеге.

– Ихе мила больнак, ише мелако терна, – пропела Милонега.

Я вздрогнула, когда эту странную песнь подхватил негромкий голос Альгидраса.

Он шагнул к Милонеге и дотронулся до ее локтя, продолжая негромко напевать. Песня вправду была похожа на колыбельную. Милонега закрыла глаза и улыбнулась, по ее щекам катились слезы. В комнату заглянула пожилая женщина и, нахмурившись, покачала головой. Потом на ее лице появилась ласковая улыбка, и она уверенно подошла к Милонеге, оттеснив и княжича, и Альгидраса:

– Пойдем, девочка моя. Дождь сегодня ишь как разошелся. В дождь всегда кручинишься. Пройдет. Идем, дитятко. Идем.

Милонега послушно вышла за причитающей женщиной. Мы остались втроем, разглядывая закрывшуюся дверь. Неловкость повисла в воздухе.

– Что это за песнь? – вдруг спросил Миролюб, повернувшись к Альгидрасу.

– О старом корабле, – откликнулся тот, все еще не отрывая взгляда от двери.

– Спой.

Я ожидала, что Альгидрас рассмеется или скажет, что Миролюб не в своем уме, однако он запел, по-прежнему глядя на дверь.

Все-таки хванский язык сам по себе был музыкой. А уж когда он звучал вот так – нежно, негромко, его можно было слушать вечно. А еще голос Альгидраса, который в обычной речи всегда звучал чуть сипло, точно сорвано, в песне казался ниже и глубже. И совсем не подходил девятнадцатилетнему мальчику. Я закрыла глаза и почувствовала, как горло перехватывает и дыхание сбивается. На глаза навернулись слезы, и я с удивлением поняла, что еле удерживаюсь от того, чтобы не разрыдаться. А ведь до этого я никогда не плакала от музыки. Да и не было тут никакой музыки, просто вполголоса напетая песня на незнакомом языке. А потом я вдруг осознала, что это не моя тоска – Альгидраса.

– Я слышал эту песню, – глухо произнес Миролюб. Он тоже стоял с закрытыми глазами. – Только без слов.

Альгидрас пожал плечами и тряхнул головой, словно отгоняя оцепенение.

– О чем в ней?.. – спросила я, и мой голос сорвался.

– Старый корабль сел на мель. Много лет назад. Его команды больше нет, но он помнит голоса людей, запах смолы, крики морских птиц. А в прилив ветер зовет его выйти в море: сбросить песок, поднять сломанную мачту. Потому что корабль должен погибать в штормах и идти ко дну, а не лежать на берегу.

Я сглотнула и, повинуясь какому-то глупому детскому порыву, шагнула к Альгидрасу и заглянула в его лицо:

– Он сможет вернуться в море?

– Со сломанной мачтой? С пробоиной? – скептически спросил Миролюб.

Альгидрас же посмотрел на меня и вдруг серьезно ответил:

– Я в детстве верил, что сможет. И с пробоиной, и со сломанной мачтой.

Миролюб хмыкнул, однако не стал комментировать нашу нелепую веру, а вместо этого озвучил мысль:

– Странная песнь для хванов, которые никогда не ходили по морям.

На этот раз Альгидрас повернулся к Миролюбу и произнес, глядя на него в упор:

– А она не хванская, княжич. Мне пел ее морской разбойник.

– Тот, что тебя вырастил? – прищурился Миролюб.

Альгидрас кивнул и припечатал:

– И язык это кварский. Где ты слышал ее? Вспомни!

Миролюб нахмурился.

– Она не может быть кварской, Олег, – на моей памяти Миролюб впервые не назвал Альгидраса хванцем. – Ее пел человек, что стоял во главе всей флотилии отца.

– Будимир? – подала голос я.

Миролюб медленно кивнул.

– Он напевал ее иногда. У костра. Без слов. Воины спрашивали, что за песня. Он говорил: она о доме. Будимир из далеких краев был.

– Из каких? – Альгидрас сложил руки на груди и посмотрел на княжича с вызовом.

– Не знаю, – покачал головой тот. Видно было, что вопрос заставил его задуматься.

– Он много плавал. Может быть, услышал ее где-то? – предположила я, чтобы хоть как-то снять повисшее напряжение. – Тем более, ты говоришь, что он никогда не пел слов. Может, он их не знал.