Владимир Рыбин - И сегодня стреляют

– А чего ты раскомандовался? – удивился Матвеич.

– Узнаешь – чего. Я еще выясню, как ты завладел переправочным средством.

– Ты, мил-человек, говори да не заговаривайся. Зачем пожаловал-то?

– А куда мальчишку дел? – Неожиданно спросил он и нагнулся к самому лицу. Матвеич отшатнулся и тут узнал розового командирчика, что пытал его со Степкой там, в степи. – Катеру-то сам название придумывал или кто помогал?

– Ты дурак или сроду так?! – обозлился Матвеич.

Жалость захлестнула горло, снова защемило сердце, как только что было во сне. Где он, Степка? Кабы знать-ведать! Мыкается небось несытый да немытый…

– Ладно, – с угрозой сказал командирчик и сел. – Разберемся. Вот вернемся и поговорим, а пока заводи, на ту сторону поедем.

– Дивлюсь я на тебя, – сказал Матвеич, не двигаясь с места. – Где так себя умней, а где… Тебе чего, жизнь молодая надоела?

Думал, заорет командирчик, наган вынет. А тот сидел, будто и не он. Прямо чудно: то гроза грозой, а то, как нищий на паперти, в глаза заглядывает.

– Понимаешь, старик, надо. Вот так надо, – резанул рукой по горлу. – Приказ.

– Да ведь налетят.

– Не налетят, – заявил с завидной уверенностью, будто была у него прямая связь с Господом Богом, а заодно и с немецким командованием. – Теперь они все там, на юге.

– На каком юге?

Командирчик с хитрым прищуром глянул на него.

– А чего ты так взволновался?

– Как не волноваться? Я же здешний.

– Купоросное знаешь?

– Как не знать!

– К Купоросному немцы рвутся, к Волге.

– И там тоже?!

– Вот именно. Но Сталинград мы не отдадим. Приказ категорический.

– Сколь их было, категорических-то?!

– Теперь все, заруби это себе на носу, старик.

– А чего на меня-то окрысился?

– А кто давал немцам обещание работать на них, здесь, на переправе?

– Кто давал?

– То-то и оно. Малец мне тогда все рассказал. Где он теперь?

Матвеич пожал плечами, не зная, как себя вести, что говорить. Искать бы надо Степку-то, пропадет ведь. А он тут сидит, лясы точит.

– Молчишь, старик? Ну, мы все узнаем. Замаливай грехи, пока не поздно. Сумеешь на ту сторону проскочить – зачтется.

Не доходили до Матвеича эти угрозы. Кому он чего обещал? Что такое мог сказать Степка? Вокруг столько горя, а этот командирчик о каких-то словах. До слов ли теперь?..

– Катер жалко, – помедлив, сказал он. – Погубим ведь.

– Я беру ответственность на себя.

– Что мне твоя ответственность? Раненых-то вон сколь, а плавсредств много ли осталось? Ночью надо…

– А ночью что? Пожары светят, да и фонари немецкие. Светло, как днем.

– Что верно, то верно, – вздохнул Матвеич.

И задумался: может, и верно, удастся проскочить? На дурака-то, глядишь, и получится.

– Я ведь и приказать могу! – снова повысил голос командир.

– А чего мне твой приказ? Я сам по себе.

– Ошибаешься, старик, теперь все мобилизованные. За невыполнение по закону военного времени знаешь, что бывает?

– Ну пугай. Чего вы все пугаете?

– Кто это – все?

– Как с наганом, так пугает. Для того ли наганы-то?

– А для чего? Это интересно. – Он даже фуражку снял, положил на столик. – На войне строгость нужна, чтобы отступать боялись.

– Эка, со строгостью-то, до Волги допятились.

– Это как понимать?!

– А так и понимай. Русь-то испокон не строгостью перебарывала, а любовью.

– Слюнтяйство это, понял? – И вдруг заорал: – Поедем или будем болтать?!

– Я чего, надо с механиком посоветоваться.

– Ты демократию не разводи. Командуй, раз капитан.

– А я не капитан вовсе.

– Кто ж ты тут?

– Ну, скорей лоцман.

– Лоцман? – задумался командирчик. – Что это, больше капитана или меньше?

– Капитан делает, как лоцман укажет.

– Значит, больше, вот и командуй. Чтоб через пять минут поехали. И без разговорчиков!..

Матвеич отодвинул красноармейца, стоявшего позади, вылез на палубу. Думал, Ведеркин упрется, а тот принял требование об отплытии совсем спокойно.

– Чего ж, раз дело такое…

Осторожненько, с оглядкой, выплыли они из рукава, обогнули песчаный мыс, за которым начинался простор Волги, и прибавили скорости. Солнце висело высоко, жгло немилосердно, как средь лета, хотя уже сентябрь перевалил за половину. Матвеич не столько на воду глядел, сколько на небо, ждал: вот сейчас налетят. Но самолетов не было. Может, и впрямь все они теперь там? Может, и ничего? От мысли этой веселей стало. Он сам не заметил, как замурлыкал себе под нос запомнившееся: