Владимир Рыбин - И сегодня стреляют

– Матвеич! Куда девался?! Старый, а как малый…

«Малый»! Зареванная Степкина мордашка встала перед ним ясным видением, и он вскочил, побежал к катеру, мысля только об одном – скорей на тот берег и искать, искать…

На мостках столкнулся с каким-то военным. В свете небесных фонарей блеснул ремень на груди и кожаная кобура сбоку.

– Ты капитан?! – закричал на него военный. – Почему покидаешь судно?! Дезертирство?!

Матвеичу было не до него, обогнул военного, как тумбу, полез на катер. Военный следом.

– Фарватеры знаешь?

– Какие теперь фарватеры?!

– Верно, – помягчел военный. И вдруг закричал: – Дава-ай!

Загрохали мостки, в один миг палуба заполнилась оружными людьми. В свете все горевших, негаснувших фонарей разглядел Матвеич, что это не какие-нибудь ополченцы, а самые настоящие военные, чистенькие, необкатанные. Вот ведь как: то не видно никого, а то сразу целое войско. И пожалел, что не было их раньше. Может, тогда не допустили бы немцев, глядишь, и Татьяна была бы жива, и Степка бы не потерялся. Понимал нелепость таких своих мыслей, но они возвращались. Всяк беду-то отводит, у каждого неотвязны думы, как бы перехитрить судьбу.

– Чего запозднились? – с горечью спросил Матвеич у втиснувшегося в рубку военного.

– Теперь успеем. Приказано затемно быть на месте. А по берегу – сплошь песок, быстро не получается.

– Да, по песку не побегаешь. Куда вам надо-то?

– Почему тебя это интересует?

– Вона, – удивился Матвеич, – посередь реки высаживать-то али как?

Военный помолчал, соображая.

– Давай в район Тракторного.

– Куда?! Это же верст пятнадцать, даже боле.

– Я и говорю: далеко.

– Не поеду.

– Чего?!

– Я людей вожу.

– А мы тебе кто?

– Не поеду, – почти со слезой повторил Матвеич, мигом сообразив, что до Тракторного можно добраться лишь к рассвету и, стало быть, день придется прятаться под берегом, маскироваться. А на другую ночь, где Степку искать? Закрутит его толчея людская, совсем малец потеряется.

– Я те не поеду! – Военный вытащил наган, постучал рукояткой по штурвалу. – Смотри, капитан, на мель посадишь, расстреляю как предателя.

– Ты наганом-то не махай, а то, и верно, возьму да не поеду. «На мель посадишь»… Тут кругом мели, только гляди. А теперь ночь, должен соображать.

Военный ничего не сказал, но наган убрал. И Матвеич помалкивал. Косил глазом, стараясь понять, кто он по чину-званию, но во тьме рубки не то что петлиц, а и лица как следует было не разглядеть.

Волгу пересекли благополучно: вблизи не упало ни одной бомбы. А под крутым правым берегом было спокойнее. Так и пыхтели, жмясь к обрыву, перебарывая течение. Уж развидняться стало, когда добрались до той самой полузатопленной баржи, с которой началось его, Матвеичево, плавание. Только теперь не пусто было на береговой отмели, там и тут тенями ходили люди, а иные сидели и лежали недвижно.

Появление катера оживило шевеление, многие подались к барже, по которой, громыхая каблуками, как по пустой бочке, сбегали на берег бойцы.

– Спасибо, отец, – сказал Матвеичу военный командир, чина-звания которого он так и не узнал. – Не серчай, дело-то сурьезное.

Матвеич не ответил, он думал о Степке, мающемся сейчас на берегу в другом месте, прямо видел его, потерянного, с опущенными руками и этакой надломленной головенкой на тонкой шее. Глядит небось на реку и ревет, зовет дедушку. А дедушка вона где, в десяти верстах…

«Эка, десять-то верст!» – подумал вдруг Матвеич. Прикинул: если сейчас же сняться, то до полного света можно успеть пробежать вниз версты три, а то и пять. А там все едино прятаться. Прижаться к какому сгорелому дебаркадеру – эвон сколь их у берега – и бежать Степку искать…

Только он это подумал, как снова загукала пустая баржа от топота: с берега, кого под руку или в обнимку, а кого и на закорках, понесли раненых. Их было так много, что Матвеич выскочил из рубки, замахал руками. И механик Ведеркин, что вылез дохнуть воздуха, тоже встал на пути.

– Хватит! Перегружены! Потонем!

Раненые, у которых руки были не привязаны, махали руками:

– Что тут помирать, что тама!..

Еще несколько перебрались на катер, пока отчалили. Раненые цеплялись друг за друга, чтобы не свалиться за борт, а иные стояли у окон рубки, и Матвеич ругмя ругался, чтобы убрались, не загораживали видимость. Раненые пригибали головы и отмалчивались: убраться им было некуда.

– Не на острова вези-то, не на острова! – запоздало закричала с баржи коротковолосая под пилоткой баба в военной гимнастерке, то ли врачиха, то ли какая сестра милосердия.