Юрий Литвин - Затерянный мир

Но Костя в печку никак не хотел, чудовищным усилием воли он рванулся, улучив момент, когда хватка деда ослабла, головой в двери. Потом на улицу, где рикошетом выбил хлипкую дверь фургончика, на котором его привезли, и помчался по вытоптанной дорожке, прочь от жуткого места. Благодарные собаки кинулись в рассыпную. Сзади раздавался заливистый хохот дедка.

Рядом с дедом во весь рот улыбался Байзель. Дедок отсмеялся и вытирая слезы пожаловался:

– Он, гаденыш, мне всех тузиков распугал. Я ж план не выполню!

Байзель отлистал ему несколько бумажек:

– На, компенсация!

Дедок охотно спрятал бумажки в шапку:

– Вот спасибочки, ты это, если чего, всегда обращайся!

– Славно,– кивнул Байзель,– помыл гада наконец по-человечески, теперь не скоро он обезъяну захочет.

Дедок захихикал:

– А тогда можно будет кошачий приют организовать. По той же цене. И баньку натоплю.

Байзель хлопнул деда по плечу и сказал:

– Пошли еще по одной и попаримся, как люди, хорошо у тебя тут. А то придурок мой чистый, а мы еще нет!

– Непорядок! – поднял вверх палец дед и довольные друг другом они прошли в парилку. – Гуляй на аппетит! – вдогонку быстро уменьшающейся фигурке Кости, крикнул дедок и еще присвистнул для убедительности, а Байзель негромко добавил:

– Карбышев, твою мать…

Но Костя не замерз, нет! Во-первых оттепель была, во-вторых бежал быстро. Вспотел весь. Домой примчался, чаю горячего хлебанул и спать под три одеяла завалился, и снились ему обезьяны с собачьими мордами.

А, спасшиеся от живодера и банщика Кузьмича, собаки весело носились по бесконечным просторам Триполья и Костя им потом не снился.

ТЕ ЧТО ЖДУТ ИЗ ТЕМНОТЫ

Андрей Чикатило соскочил на платформу затерянной в бескрайних лесах станции Триполье и глубоко вдохнул всей своей чикатильской грудью влажный осенний воздух. После пару раз топнул по доскам резиновыми сапогами, поправил клеенку, закрывавшую лукошко и побрел по направлению к лесу.

Мрачные мысли тяжело ворочались в голове маньяка. Этому способствовало приближающееся полнолуние. Чикатило с тревогой, перемежающейся с темной радостью предвкушения, ждал нынешней ночи.

Впереди него метрах в десяти шла женщина весьма солидной комплекции. Андрею нравились женщины разной комплекции, потому он решил завязать непринужденную беседу.

– Девушка! – ласково позвал он.

«Девушка» оглянулась, окинула Чикатило презрительным оценивающим взглядом, и мрачно переложив авоську из одной лапищи в другую, шагнула навстречу. Лицо ее выражало нескрываемую антипатию и не сулило маньяку ничего хорошего.

– Я… – несмело произнес Андрей, и в тот же миг ярчайшая молния вспыхнула в его воспаленном мозгу и мир померк.

Ахинора Степановна Якорь била без промаха. Наверняка. Потому она отряхнула авоську, сплюнула на бездыханное тело в неброском плаще и пошла неспешно далее, бормоча под нос:

– Девушку он нашел, педераст…

Между тем наступил вечер. Ввиду плохой погоды по дорожке, на которой лежал Андрей, никто не ходил. Сознание возвращалось медленно, но все-таки вернулось. Чикатило сел, пощупал голову, подобрал лукошко и попытался встать. Это удалось, и вскоре он уже приводил себя в порядок. В голове постепенно прояснялось, появилась здоровая злость, на эту чертову бабу, на этот Богом забытый городишко, на себя, в конце концов, из-за того, что потерял бдительность и расслабился раньше времени. Андрей проверил ножи, веревку и баночку с вазелином, все было в сохранности, и это немного успокоило. Он поправил чудом уцелевшие очки, и пошел навстречу своим желаниям.

Желание материализовалось в лице парнишки лет 11-13-ти в ядовитого цвета пальтишке, резиновых сапогах и с целлофановым кульком на голове.

«Может сгодится»,– подумал про кулек Чикатило.

В руке у мальчонки был черный дырявый зонтик, который он ожесточенно раскручивал перед собой, вместо того, чтобы защищаться им от дождя. Кроме того, парнишка во все горло распевал странные песни на непонятном языке.

«Сирота»,– обрадовался Андрей и подошел.

– Мальчик, а что ты тут орешь, один, под дождем? – спросил Чикатило.

– Я пою дяденька, по-французски! – ответил беззаботный мальчонка, в котором внимательный читатель давно опознал Костю Семенко собственной персоной.

Андрей плохо знал французский, но тоже любил иногда спеть тихую украинскую песню, и потому сразу же проникся к мальчонке симпатией, резко переходящей в неуемную педофилическую страсть.