Джек Вэнс - Дердейн - Бравая вольница

«Наши правила еще не вполне определились, – отвечал великий герцог. – Многие из получивших призывные повестки отправили служить вместо себя крепостных должников, не проявляющих особой прыти. Не уверен в целесообразности такой системы. Может быть, состоятельные лица, не желающие вступать в ополчение, должны присылать двух должников, а не одного. Может быть, замену вольных рекрутов крепостными вообще следует запретить. Выдвигаются убедительные доводы в пользу обеих точек зрения».

Этцвейн сказал: «Оборона Шанта – привилегия свободных людей. Вступая в ополчение, крепостной автоматически погашает долг. Будьте так добры, разъясните это отряду должников – посмотрим, прибавится ли у них прыти».

Рельс воздушной дороги карабкался в Дебри. Теперь «Иридиксен» поднялся над кареткой на всю длину тросов – здесь, в предгорьях, чем выше летела гондола, тем сильнее и ровнее становился ветер. В Ангвине бурлаки перетащили «Иридиксен» бесконечным канатом над ущельем к Ангвинской развязке – затерявшейся в небе платформе, откуда Этцвейн когда-то сбежал при содействии (или, по меньшей мере, при попустительстве) Джерда Финнерака.

«Иридиксен» продолжал путь на юго-восток над самыми мрачными, непроходимыми пропастями и утесами. Казалло достал бинокль и рассматривал панораму Дебрей. Протянув руку, он указал вниз, в горную долину: «Вас беспокоят рогушкои? Смотрите – целое племя!»

Схватив бинокль, Этцвейн увидел множество почти неподвижных темных фигур – не меньше четырехсот. На таком расстоянии они выглядели маленькими, расплывчатыми. Часть стойбища окружал высокий плетень из колючего кустарника. Вниз по долине относило струйки дыма, поднимавшиеся над дюжиной огромных походных котлов. Пытаясь лучше разглядеть внутренний огороженный участок, Этцвейн понял, что бесформенные груды, казавшиеся кучами тряпья – группы жмущихся друг к другу женщин. Их было около сотни. В глубине кораля, под чем-то вроде навеса из сучьев и листьев, скорее всего, прятались другие… Рогушкои расположились порознь вокруг плетня. Каждый сидел на корточках, не обращая внимания на остальных. Одни чинили ремни, другие натирали тело жиром, подкладывая дрова в очаги под котлами. Никто, насколько мог заметить Этцвейн, даже не поднял голову, чтобы взглянуть на гондолу или на каретку, шумевшую по рельсу в полукилометре от стойбища. Долина скрылась за выступом скалы – «Иридиксен» спешил над каменной осыпью.

Этцвейн повесил бинокль на деревянный крючок: «Откуда у них сабли? Котлы тоже металлические – у нас такие ни за какие деньги не купишь».

Казалло хихикнул: «Драгоценные котлы – а варят в них траву, листья, черных червей, дохлых ахульфов – живых, впрочем, тоже – все, что могут запихнуть в глотку! Я частенько гляжу на них в бинокль».

«Они когда-нибудь интересуются гондолами? Пара рогушкоев могла бы разломать рельс за одну минуту».

«Рельсы они не трогают, – почесал в затылке Казалло. – Такое впечатление, что им дела нет до некоторых вещей, будто они не существуют. Когда рогушкой не ест и не совокупляется, он сидит на корточках – и все тут. Не знаю, что у них в голове. Может, они вообще не думают. Местный пассажир, горец, рассказывал, что прошел по тропе мимо двадцати рогушкоев, сидевших в тени. Я спрашиваю – они спали? Он говорит – нет. Даже не пытались его поймать. Общеизвестный факт – рогушкой не нападает на мужчину, если тот не защищает женщину и если рогушкой не голоден. Голодный рогушкой отправляет в котел все съедобное, а мужчины, с его точки зрения, очень даже съедобны».

«Была бы у нас бомба, сегодня мы могли бы уничтожить пятьсот рогушкоев», – заметил Этцвейн.

«Не слишком удачная мысль, – отозвался Казалло, считавший своим долгом критиковать или опровергать любое мнение Этцвейна. – Если с гондол начнут бросать бомбы, рогушкои догадаются разломать рельсы».

«Можно бомбить с гондол, не привязанных к кареткам».

«Как вы себе это представляете? Бомба падает прямо вниз, а в свободном полете управлять парусом так, чтобы гондола оказалась точно над стойбищем, очень трудно. Если бы на гондолах стояли двигатели, другое дело – но из прутьев и стекла не смастеришь двигатель, даже если кто-нибудь сохранил древние чертежи».

Этцвейн сказал: «Парусная гондола неповоротлива, зато планер хорошо маневрирует».

«С другой стороны, – не сдавался Казалло, – планер должен рано или поздно приземлиться, тогда как гондола всегда может подняться на безопасную высоту».