Мария Фефелова - Капитаны. Продолжение книги «Сияющий мир»

Люк понимал, что его сын взрослеет, но неужели это всё проснулось в нём так рано, ведь ему всего одиннадцать лет? Неужели в его ещё детскую душу уже начали закрадываться неявные, переменчивые тени, так знакомые самому Люку? Неужели отдалённый зов Вечного Сияния уже сейчас начал звучать в мальчике?

Чего только стоили этот взгляд синих глаз, смотрящий словно поверх всех вещей, эта странная полуулыбка, обращённая будто к кому-то невидимому, эта задумчивость, с которой Артур глядит на море, и эта всё больше проявляющаяся отстранённость от игр двоюродных сестёр, которым он всё чаще предпочитает одиночество. А теперь ещё эти сны про корабль, парящий над морем. Как посмотрел на него Ник, когда сын рассказал о своём сне за общим столом! Будто брат искал какое-то объяснение тому, что и сам давно знал, ― знал, что его племянник слишком похож на своего беспокойного отца.

Люк бы и сам не смог всего этого объяснить. Ему казалось, что годы спустя он всё ещё находится в непрекращающемся поиске, на пути которого никогда не будет финиша и окончательного ответа. Он давно уже понял, что истина не в конце дороги, а в ней самой. В странных снах и неожиданных откровениях. В объятиях жены и в смехе детей. В улыбке брата и в дружеской поддержке. В шуме волн, в гуле, который издают звёзды, если прислушаться к ним, в тихо скрипящих мачтах и шелесте парусов между морем и небом. Его истина пахла весенними цветами и бризом, землёй после дождя, тёмным ромом и просмоленным деревом, а на вкус напоминала терпкое и сладкое одуванчиковое вино. Свою истину он держал в ладонях, и в то же время она по-прежнему оставалась где-то за далёким горизонтом, и это будоражило и волновало его, заставляя снова и снова устремляться к далёким берегам. Так было всегда, но теперь он был не один.

С того дня, когда он встретил Мэри, он никогда не отправлялся в плавание без неё. Он был безмерно благодарен жене за то, что она всегда находилась рядом. Почти все женщины мечтают о простом семейном счастье, но далеко не каждая согласилась бы строить его в бесконечном странствии, в небольшой каюте на шхуне. Он старался максимально облегчить её быт на судне, хотя разница между «Рассветом» и её прежним домом всё ещё оставалась значительной. Однако Мэри жаловалась редко; лишь когда сильно уставала, она позволяла себе наедине с мужем в нескольких словах выразить недовольство, но почти сразу успокаивалась и, покрывая поцелуями его лицо, шептала, что не променяла бы эту жизнь ни на что другое.

Однажды он решил серьёзно поговорить с ней и прямо сказал: если ей трудно постоянно его сопровождать, если долгие путешествия для неё в тягость, он согласен купить для них с сыном благоустроенный дом, а сам будет выходить в море реже и не так надолго, потому что совсем прожить без «Рассвета» он бы не смог. «Может, я не идеальный муж, Мэри, ― сказал он. ― Но другим, наверное, уже не стану». То, что она ответила ему тогда, тихо, но твёрдо, с побледневшим лицом, на всю жизнь отпечаталось в его памяти.

«Люк, ― проговорила Мэри, глядя ему в глаза, ― я скажу тебе прямо. Знаешь, в моей жизни всё могло бы быть по-другому. Я могла бы остаться в родном городке и никогда не бывать ни в море, ни в других странах. Я могла бы выйти замуж за какого-нибудь хорошего парня, обычного, но работящего, и вести хозяйство, как подобает хорошей жене. У меня были бы подруги-соседки, с которыми мы бы говорили о наших мужьях и детях. Моя жизнь была бы удобной, простой и понятной, и все вокруг говорили бы, как мне повезло, как я счастлива, какой замечательный у меня муж и какой послушный сын или какая красивая дочь… И так на протяжении долгих спокойных лет… Во всём этом нет ничего плохого, многие были бы благодарны судьбе за такую жизнь. Но, ― на глазах её вдруг выступили слёзы, ― если ты знаешь, что хочешь большего, если в грёзах и снах ты уносишься куда-то за горизонт, как можно быть счастливой в такой жизни? Если ещё до встречи ты помнишь единственно любимое лицо, как можно любить кого-то другого, пусть даже очень хорошего, но другого человека? В моей жизни всё могло быть по-другому, Люк. Но… если не ты… не Артур… не эти странствия на „Рассвете“… зачем же тогда? Зачем, если не всё это?..»

Когда она договорила, он, потрясённый, притянул её к себе, обнимая её вздрагивающие плечи. Каждое её слово осело в его душе, оставив там отпечаток, который было уже не стереть. Смысл этих слов словно что-то сдвинул внутри него, заставив посмотреть на любимую новыми глазами, осознать в ней и в себе что-то, что было даже больше, чем любовь, больше, чем всё, чему можно было дать название. «Прости меня, Мэри… Мэри… родная моя», ― прерывисто шептал он, и гладил её распущенные длинные волосы, и целовал её щёки, мокрые от слёз, и боялся, что просто не выдержит этого огненного потока, который затопил его душу и разливался, разливался горячими волнами по всему его телу.