Игорь Саврасов - Собирание игры. Книга вторая. Жизнь на предъявителя

Его не покидало (вот уже пятый день) ощущение чего-то навязчивого, присутствие внутри него самого чего-то … Какого-то неприятного колокола… Этот колокол, однако, сейчас не звучал тревожным боем. Наоборот, было ощущение, что что-то позитивное, важное и даже перспективное должно вот-вот проявиться. То, что даст надежду!

«А… Вот опять тот высокий, сутулый старик заходит в эту уютную кафешку… И я облюбовал… Как он пунктуален! Пятый вечер ровно в девятнадцать часов он открывает двери кафе. И выйдет оттуда ровно в двадцать один тридцать. И побредёт, ещё более странно наклонив корпус вперёд, склонив седую, коротко и небрежно остриженную голову как-то набок, принюхиваясь своим острым гоголевским носом к сумраку приближающейся ночи. Ещё одной ночи… Может быть эта ночь сулит ему отдых и покой, а может неожиданно прекрасную строчку, мотив или проблеск хорошей мысли, а может гудение и даже набат плохих предчувствий и горечь от ненайденных ответов. Юдоль человеческой земной подёнщины умиротворит ли эта ночь?

Ну ладно он… А я-то почему так точен… Я-то почему в это же время оказываюсь здесь?… И сижу до его ухода… И провожаю его взглядом… Ну чудак он и чудак. И что? Да… Чудак-то он с магнитом неким, с магнетизмом … А ещё он заставляет меня постоянно украдкой наблюдать за ним весь вечер… Меня он не замечает… Он всегда сосредоточен и смотрит внимательно либо в какие-то бумаги, либо на экран ноутбука, либо прямо перед собой… И есть какая-то общая заострённость и его носа, и его взгляда, и его щетинистого седого подбородка и такого же кадыка. Хм, он пунктуален, но… методически неспешен… Он размеренно, в определённом ритме (как по нотам!) ужинает и выпивает. Кушает плотно и выпивает грамотно: накачивает себя русской доброй водочкой… Тонкие, длинные, чуть дрожащие пальцы в графике до минуты тянутся к гранёному графинчику, затем к гранёной рюмочке… И вот кадык своим движением отмерил порции алкоголя и закуски… Официанты расположены к этому постоянному гостю. В точности знают и его вкусы и всю партитуру его застолья…

Да нет… он не старик вовсе… Он – состарившийся Кащей! Крепкий ещё… Хм, а ведь и правда похож! Только не злой Кащей какой-то – задумчивый… И скорее всего одинокий, без бабы Яги… Вместо бабы у него… мысли… Да, так бывает… Человек ищет ответы… «Шерше ля…» Ля-ля… Бла-бла… Вот первый графинчик в стопятьдесят граммов. Выпивает «Кащей» его в три приёма по пятьдесят… Нарезанный солёный огурчик, квашенная капустка, маринованные грибочки… Проходит час… Появляется второй графинчик. Такой же. Закусочка теперь: картошечка с селёдочкой и лучком. Плюс винегретик и томатный сок. И ещё час благодатного времени употреблён «с пользой для»… Сигарета… Другая… пауза… И, наконец, в эндшпиле появляется третий графинчик. Теперь двести! Но в четыре приёма и на полтора часа! И «без дураков»! И с горячими наваристыми щами (или иным супчиком) и с пельмешками (или иным вторым блюдом). И чайничек чаю… Да… Хорошо «выкушивает» господин… Правильно, солидно… И откушивает! Да и ведь по-русски как-то, однако?! Точно русский!? Да… Симфония! Поэма! А сегодня ещё одна странность: на экране ноутбука – нотные листы, причём нотный редактор расположил их так, чтобы между строчками нот располагались строчки чисел, каких-то символов и знаков…»

Черский не мог побороть любопытство и трижды медленно прошёлся мимо, вглядываясь в экран. «О, Боже! Да это же партитура Четырнадцатой (моей любимой!) симфонии Шостаковича! А цифры, значки зачем? Ну, экземпляр! Да ещё тут, среди «скромной прелести швейцарской столицы»… Нет, пока не начался «третий тайм» (третий графинчик) я должен подойти… Нехорошо?! Неприлично? Но если он русский, то после «второго тайма» у него точно должна обнаружиться повышенная склонность к общению.»

– Простите меня… Entschuldigung… – начал Савва Арсеньевич на русском и продолжил на хорошем немецком – Разрешите представиться… Я очень удивлён… Заинтересован и не могу не обратиться…

Нестройные фразы Черского по поводу русской закуски и музыки сразу были понятны «Кащею», он кривовато улыбнулся (но без раздражения, а, наоборот, словно радуясь вероятному доброму и интересному собеседнику) своим беззубым почти ртом. Тонкие губы его были (видимо, привычно) искривлены почти сразу следом довольно едкой ухмылочкой… А глаза грустные и мудрые… И тоже косившие к плечу… «Кащей» быстрым промельком этих цепких глаз «царапнул» лицо Саввы и вновь «убрал» глаза в сторону. Позже Черский не раз неприятно отмечал эту «нелюбовь» загадочного господина смотреть в глаза собеседнику. Но когда его глаза, глубоко посаженные, «обжигали» изнутри глазниц, становились куда как более неприятно…, даже неловко от своей…, что ли…, «малости и глупости».