Артемий Алябьев - Две недели до Радоницы

– Когда похороны? – спросила меня.

– Через три дня.

Мама была в напряженных отношениях с нагорской стороной семьи. Это мягко говоря. Отец Збигнев был коренным нагорцем. Познакомился с мамой в конце 80-х, когда на стройку в Москву приезжал. Тогда вообще много восточноевропейцев в Москве работало. Какое-то время родители жили на две страны. Отец специально взял работу дальнобойщика, чтобы чаще видеться. В Нагоре родился я, в Москве – брат Дима. Помню, когда я совсем маленький был, мама серьезно планировала переезжать с братом в Нагору. Говорила: «Экология там хорошая, а то здесь я все время бледная». А потом произошла история со статуэткой.

– Тогда и Дима должен ехать, – сказала она, выпуская дым.

– Правда? Ты согласна?

– Конечно. Это похороны вашей бабушки. Мы должны там быть. – наказала она. Докурила и расплющила бычок о пепельницу, – И еще кое-что. Пойдем покажу.

Мы вернулись в гостиную. Под светом хрустальной люстры она положила на стол папку с документами.

– Нашла, наконец. Помнишь, я тебе говорила, что имя узнала? Оказывается, в архиве были дневниковые записи, оставленные твоим пра-пра-прадедушкой. В Третьем отделении служил, ни много, ни мало! Девятнадцатый век, представь себе. Оригиналов не дали, конечно, но я сделала копии.

Она с гордостью помахала стопкой отпечатанных листов желтоватого цвета. Все они были исписаны, строчка за строчкой, витиеватым почерком. Мама, очевидно, ждала от меня реакции, но я не знал, что сказать.

– Разве тебе не интересно? – нотки разочарования в голосе, – Ты же знаешь, как долго я искала, откуда наша юла взялась.

Ах, она про это. Маленький волчок-юла из чистого золота досталась матери в наследство от дедушки. А тому от его отца, и так далее, и так далее. Связь тянулась за границу веков, и мама посвятила много лет жизни, исследуя ее происхождение. Я видел игрушку только на фотографиях. Это была маленькая, размером примерно с грецкий орех, юла с длинной осью. Ничего особенно примечательного в ней не было, кроме того, что отлита она была из золота. Для мамы статуэтка была единственным напоминанием о дедушке.

– Я не все прочитала, но эти записки – письма, точнее – у меня из головы не идут. Даже сейчас, – чуть отрешенно произнесла мать, – Скажи, если возьму дневник с собой и буду читать в пути, тебе это не помешает?

– Да что ты! Конечно, бери.

– Хорошо. Поезжай к Диме, скажи, что завтра едем.

– Эммм… Ну вообще, я думал, ты ему скажешь.

– Андрей, я занята! – она всплеснула руками, – И потом – мне кажется, вы давно с ним не общались.

– Ладно, ладно… А где он сейчас?

– Кажется, у него суд сегодня. А вообще, в наш век смартфонов можно просто взять и позвонить человеку.

И я взял и позвонил брату. Оказалось, у него только что закончилось слушание в арбитражном. Я сел в метро и поехал на Большую Тульскую. Мы встретились в торговом центре через дорогу от суда.

Два года назад брат занял призовое место на конкурсе «Молодой предприниматель года». Его рекламные кампании стали настоящим бумом – никто не умел продвигать политиков и бизнесменов так, как это делал Дима. У него был дар и настоящее чутье – от постов в интернете до огромных баннеров в самых людных районах мегаполиса. Даже компании из Москва-сити заказывали у него продвижение. Дело, в двух словах, процветало. Но вот однажды его кампания для выдвиженца в депутаты с говорящей фамилией Загребайло потерпела крах. Рекламный слоган «Загребайло выгребает» не прижился. Это мягко говоря. Народ издевался над развешенными в метро плакатами как угодно: рисовал выдвиженцу рожки и переиначивал надпись. «Загребайло огребает» было самым приличным вариантом. После этого Диминой карьере пришел конец.

Когда мы встретились, брат выглядел худо. Ему недавно исполнилось двадцать пять, но вблизи его лицо выглядело очень старым. Под глазами большими дряблыми мешками растянулись морщины. Темнели провалы щек. На нем был поношенный костюм-тройка, а в руке он держал черный помятый чемодан.

– Привет, Андрей. Есть деньги? – спросил бесцветным голосом.

Я порылся в кошельке и протянул ему мятую бумажку. Дима сунул купюру в автомат по продаже снеков. Шурша и издавая металлический скрежет, провернулись пружины, освободив батончик в упаковке. Что-то звякнуло, потом громыхнуло, створка лотка колыхнулась. Мы некоторое время стояли рядом, упершись спинами в шершавую стену. Дима молча жевал батончик и смотрел в пол.

Я рассказал ему о похоронах бабушки. Он был удивлен, что мама согласилась ехать.