Виктор Ананишнов - Изнанка матрешки. Сборник рассказов

Словно не замечая их затянувшегося изумления при виде чуда перевоплощения человека, Он спокойно сел за свой стол и не спеша занялся делом.

Они побежали. Кутя, повернув перекошенное в крике лицо, бросал отрывисто:

– Не увлекаться!.. Сегодня трудный день!.. Трудное испытание!..

Пуклик слышал его прекрасно, так как бежал почти вровень с ним.

Бежать хотелось. В ногах – упругость, в груди будто безотказные мощные меха качали воздух.

Километра через три в голове появился знакомый туман, напрочь застилающий перспективу. В одышке утонуло удовольствие от движения. Подбадривающие крики и тычки Обжи притерпелись.

Бегунам в этот раз пришлось многократно форсировать, порой вплавь, какие-то узкие, но глубокие речушки, карабкаться вверх по кручам, сбегать, упираясь пятками в податливую почву, вниз по склонам, пересекать поля с отцветшими маками и ползти узкими каменными лабиринтами, вновь бежать и перепрыгивать препятствия.

Сделав гигантский крюк, они – Пуклик никого, кроме вспотевшей спины Кути, не видел – возвращались к месту старта, к Крепости. Стены её надвигались медленно-медленно.

Пуклик не дотянул всего ничего. В глазах его потемнело, резко запахло какой-то дрянью. Он упал…

Врач, вызванный в отдел, измерил ему давление, послушал сердце. Недоумённо покривил губы. Пригласил в поликлинику.

После обеда, после настойчивых советов-рекомендаций не курить, не пить, не волноваться, не… – все не ему не запомнились, – Он объявился в отделе слегка осунувшийся, с интеллигентной белизной лица и синевой под глазами, с бюллетенем (впервые в жизни) в руках, но как никогда бодрый.

Он сидел на кухне и пил чай. В истомлённом теле жила каждая клетка, каждая мышца – разогретая, насыщенная кислородом, работоспособная. Чай целительным бальзамом растекался по жилам ко всем членам, внося в них успокоение и утоляя жажду.

Хорошо. Тихо. Покойно.

Так, прихлёбывая из литровой с лишком эмалированной кружки крепко заваренный чай, Он сидел и час, и два. Время от времени пополнял кружку и поглядывал перед собой на чуть перекошенный строителями косяк кухонной двери, на полку с посудой, наваленной после мытья, как попало, на ползающего по стене неизвестно почему или зачем пережившего осень и часть зимы жучка. Сидел и ни о чём определённом не думал.

На ночь почитал стихи.

Вдруг исчезло наважденье – звонкой тройки нет,

лишь змеится в отдаленье от полозьев след.

Только полынья плеснула в ломкие края

и опять сомкнулась снуло, западню тая…

Спал редко для себя – спокойно, глубоко. Проснулся с окончательно установившимся чувством какого-то в себе перелома. Новый день был похож на продолжение утренней грёзы.

Он сделал интенсивную зарядку, с воодушевлением побрился, позавтракал. Часа два наводил порядок в квартире. Потом, порывшись в шкафу, собрал разномастный спортивный костюм, надел растоптанные кеды и, трюх-трюх, добежал до парка, в который не заглядывал вечность, и там, в безмолвии снежной тишины (так Он высокопарно подумал об окружающей природе) по неутоптанным и нечищеным дорожкам, сделал несколько кругов трусцой вдоль забора. Возвратясь домой, принял душ; обсохнув, сходил в магазин и купил десятикилограммовые гантели. В течение дня читал, а к вечеру, долго простояв у телефона, всё-таки позвонил.

Ему не ответили, тем не менее, Он был рад своей решимости.

Андромед, разъевшийся до неузнаваемости, говорил с одышкой:

– Чего надо? Посмотри на себя… Цыплёнок… Э-ххм… Э-ххм… Мы тут… не жалея живота… своего, а ты… Зачем опять пришёл?

Елен сам удивился появлению в Крепости, как плохой шутке. Давненько его сюда не заносило. После той мешанины в голове, когда он сообразил, что должен не только брать Крепость, но и, по-видимому, оборонять её.

Он не знал, что отвечать Андромеду.

– Да ты не мнись… Всё ещё поправимо… Вишь, место твоё… не занято… Как надумаешь, займёшь.

Глаза предводителя толстяков скрылись под складками век. Он смеялся. Его необъятное тело вздрагивало. Уф! Уф!

Смех его Елену был неприятен и обиден. Ему захотелось что-то доказать этому борову. Он тоже может, если захочет… Смог же бегать.

Он отошёл от Андромеда и взглянул за парапет, вновь поражаясь величественной картине, открывшейся перед ним. Так бы вот стоял и любовался всю жизнь! И ничто не мешает посвятить себя этому.

– Посмотри, посмотри… Может, понравится, – скрипел Андромед под мерный храп остальных толстяков, не знающих ни забот, ни проклятого бега до изнеможения.