Елена Сола - Солнце из черного камня

– Дали уже, дали таблеточки, сынок. Три валерьяновых выпила.

Мать рассказала, как его искали. Никто уже не надеялся, что он найдется, но она верила, она знала, чувствовала, что жив. Илья слушал неторопливый рассказ, стараясь не выдать внутреннего волнения. Почему-то на глаза предательски наворачивались слезы. Не хватало по-детски разреветься, уткнувшись в материно плечо. Было странно слышать ее рассказ. Она полностью подтвердила слова Егора, значение которых он не сразу осознал. Прошло целых пять дней, а он ничего не помнил!

Это обстоятельство меняло все. Размеренная, понятная жизнь внезапно стала зыбкой, как болотная топь, готовая поглотить его с головой. Как же хорошо ему жилось до всего этого, а он даже не замечал. Не ценил тусовки в гаражах, где с друзьями ремонтировали старенькие «Жигули». Походы за город к реке, где вода обжигающе холодная, до мурашек бодрила тело. Как же это здорово! Влететь в реку с разбега, так, чтобы дыхание на мгновение остановилось. Плескаться, фыркая и отряхиваясь, валяться на траве, разглядывать тонкие стебли травы, пронзающие небесную синь. Все это осталось там, в какой-то другой жизни.

А здесь мать, уставшая и постаревшая от бессонных ночей. По ее полному румяному лицу медленно скатилась крупная слеза, которая, оторвавшись от подбородка, упала на пышную грудь, обтянутую трикотажной кофточкой в мелкий синий цветочек.

– Мам, может, домой тебе пойти, тут за мной присмотрят, – осторожно сказал Илья. – Все уже хорошо.

Мать молча покачала головой. Илья не мог больше смотреть на ее слезы и перевел взгляд на потолок, где вокруг белого плафона кружила стайка мух. Часы тянулись медленно. Принесли больничный пресный обед, который он съел быстро, не почувствовав ни насыщения, ни удовольствия от еды.

Потом медсестра привела в палату следователя по фамилии Юрченко. Имени и отчества Илья не запомнил, хотя тот назвал себя.

Юрченко посмотрел на мать и официальным тоном сухо осведомился:

– Как я понимаю, вы родственница потерпевшего?

– Да, это мой сын. Это я писала заявление о его пропаже.

– Что ж, гражданка Кораблева, попрошу вас покинуть палату и дать возможность мне сделать свою работу.

– Иди домой, мам, – поддержал следователя Илья, – у меня все будет в порядке.

– Завтра приду, Илюша.

– Не надо ходить, позвони. Или я сам позвоню, – устало ответил Илья.

Медсестра увела мать, сунув ей в руку салфетку, которой она наконец вытерла заплаканные глаза.

– Нет уж, я приду, – на прощание сказала женщина, и кофточка в мелкий синий цветочек скрылась за дверью.

К допросу Илья был не готов. Матери он выдал версию произошедшего, о которой договорился с Егором, а вот что рассказывать официально, под подпись, понятия не имел.

Следователь задавал простые, казалось бы, вопросы, но Илья долго думал, прежде чем ответить на каждый. Он по природе был медлительным, а тут еще слабость и шум в голове. Юрченко сидел у кровати на стуле и, чуть наклонившись к Илье, напротив его лица держал миниатюрный черный диктофон.

Следователь требовал четких ответов, настаивал, чтобы Кораблев отчитался чуть ли не по секундам обо всех передвижениях в период отсутствия. Но Илья еще сам не разобрался, что же с ним такое произошло, и ему приходилось импровизировать на ходу.

– Зашел покурить в старый заброшенный корпус госпиталя НКВД. Тот, что в Зеленой роще. Услышал крики в подвале. Спустился вниз. За одной из дверей люди кричали – пожар! Пытался открыть дверь и обжег руку. Вышел на улицу, а оказалось, пожара нет и прошло пять дней.

– Значит, в старый корпус ты зашел после работы третьего августа? – записывая беседу на диктофон, уточнил следователь.

– Ну да, третьего августа, – подтвердил Илья.

– Сегодня восьмое августа, – сказал Юрченко.

– Ну да, говорят, восьмое, – эхом отозвался Илья.

– Ты утверждаешь, что спустился в подвал третьего августа, а вышел из него восьмого.

– Получается, что так и есть.

– Может, ты потерял сознание, или кто-то ударил тебя по голове, или произошло что-нибудь еще?

– Нет, я хорошо помню, что после того, как обжег руку, я сразу вышел на улицу. Можете у врача спросить. Рана от ожога свежая, а не пятидневной давности.

– Что же у нас получается? – Юрченко закатил глаза к потолку. – Ты спустился в подвал заброшенного корпуса третьего августа, оступился, упал и потерял сознание, а потом восьмого августа обжег руку и очнулся.

– Не терял я сознания, во всяком случае, не помню, чтобы я терял сознание.