Александр Сигаев - Высшая степень документальности

– Ого, сколько людей, – удивилась девочка. – Должно быть, тоже приходили проводить.

Она свернула с дороги, разделяющей два ряда домов, и побежала по траве, изъеденной скотом, вдоль выкрашенных палисадников, набитых деревьями и цветами. На широком, трухлявом бревне у забора сидел такой же немощный старик и бросал старый, ржавый нож в землю.

– Здравствуйте, – поздоровалась девочка, не останавливаясь.

– Здравствуй, – улыбнулся старик, втягивая дым. – Ты куда ж торопишься-то? Все уехали уже.

Девочка грустно сжала губы и посмотрела на мелькающую тень перед собой – худые руки и ноги, растрёпанные волосы – всё как у неё самой.

– Мы же с тобой быстро бежали, – с сожалением произнесла девочка. – Ты даже немного быстрее. А вот я задержалась. Но цветы были такие необычные, а срывать их было так жалко. И, кажется, я уже забыла, где они росли. Эх, надеюсь, получится найти их вновь.

Девочка ловко открыла калитку и забежала во двор, увидела, что машины под навесом нет, и бросилась в дом.

– Бабушка! Бабушка!

– Куда обутая! – вышла на крыльцо женщина в платке и светлом платье, держа в руках небольшую плетёную корзинку.

– Мы играли, а соседи мимо шли, – подпрыгивала и махала руками девочка, – и всё рассказали. И я побежала со всех ног, но сандалии чуть не слетели, и я не успела.

Девочка показала пальцем на пыльные ноги.

– Ба, – засмеялась женщина, – примчалась, руками машет, слова сказать не даёт, глаза чёрные, блестят, волосы чёрные, вьются, – итальянка, не иначе!

– Я просто очень хотела успеть, – приглаживая взъерошенные пряди, смущённо ответила девочка.

– Так бы ты с ними напросилась, а так мы с тобой в поле сходим, ягод наберём, – женщина протянула внучке белый платок с голубой каймой. – На вот тебе косынку. Если ты, конечно, хочешь ягод.

– Я хочу! – весело закивала головой девочка, взяла платок и завязала его на голове.

Женщина тем временем заперла дом на старый навесной замок и убрала ключ в карман.

– Вроде ничего не забыли? – задумалась она и посмотрела вдаль поверх заборов, стоя на высоком крыльце. На дорожной насыпи за деревней пестрела толпа. Мужчина и женщина опустились на колени, будто о чём-то прося или пытаясь разбудить лежащего перед ними человека.

– Да что ж это такое? – прошептала женщина, отвела взгляд от толпы и увидела поодаль перевёрнутый вверх колёсами мотоцикл со смятой люлькой.

– Бабушка, – произнесла девочка, – а собаку возьмём с собой?

– Что? – рассеяно переспросила женщина. – Да, конечно, зови его.

Девочка принялась выкрикивать кличку на разные лады, но пёс не объявлялся.

– Его нет нигде, – расстроенно развела руками девочка.

– Догонит, – спустилась с крыльца женщина и направилась к калитке. – Пойдём, полдень уже.

– А мы разве не через насыпь? – удивилась девочка. – Через деревню же дольше идти.

– Мы не можем там пойти, – не оборачиваясь, вышла за калитку женщина.

– А почему?

– Потому что не знать проще, чем пытаться забыть, – уклончиво ответила женщина. – Какой прекрасный сегодня день! Запомни его.

– Запомню, – улыбнулась девочка и задумалась. – А ничего, что я теперь в семье не самой младшей буду?

– Лучше стать не самой младшей в детстве – скорее научишься заботиться о других, – уверенно произнесла женщина, и девочка ей поверила.

Они шли под палящим солнцем, неся по очереди корзинку, и разговаривали, а в их дворе принялся выбираться из-под крыльца лохматый пёс, прятавшийся там от жары.

Будучи убеждённым по вечерам в своей любви спать на левом боку, Нуллус никогда не задумывался о том, что раз за разом он просыпается лицом к стене, будь вокруг хоть свет небесный, хоть тьма кромешная, беспросветная и пугающая, хоть полумрак, безграничный и дающий выбор. Это был уже третий город за год, и Бог знает какой день за жизнь. Города были с мостами и без, протянувшиеся вдоль побережья и хаотично раскинувшиеся по степи, в некоторых был аэропорт, в других же могли рассказать, как до аэропорта добраться. Одни поселения были чисты и ухожены, другие были покрыты толстым слоем пыли, подобно неодинаково любимым книгам на полке. Каждый город имел свою славу, которую непременно оправдывал, и оставлял на будущее ассоциации со своим названием. Дни же запоминались куда хуже и казались куда однообразнее. В них Нуллус, как правило, просыпался в одиночестве, а если и делил с ним кто первые утренние впечатления о новом дне, то среди них пока ещё не было никого, с кем можно было делиться молча. Сейчас пробуждение было стремительным, хотя вокруг не было слышно ничего, кроме привычного шума воды в старых некрашеных трубах в углу и стука каблуков за окном, скорее мешающего уснуть, чем помогающего проснуться.