Исайя Хэссел - Глаза богов закрыты

Интересно получается. Мы имеем неосознанную власть над друзьями, но не имеем ее над собой. Причем этот закон распространяется по обе стороны дружбы. Своеобразный замкнутый круг. И что же получается? Не контролировать себя, но контролировать другого, у кого есть власть над тобой. До чего это может нас довести? И что будет, если эта шаткая система однажды даст сбой? Я уже слышал про групповые самоубийства, но никогда раньше не верил, что такое вообще возможно…

Надеялся ли кто-нибудь из них, что я сегодня струшу и не приду? В таком случае вся эта затея могла бы провалиться. Все были бы только рады этому, но никто бы не показал своей радости. Теперь же это придется сделать кому-нибудь другому, тому, кто первый струсит, и это буду точно не я. Если же этого так и не произойдет, то тогда нам всем до самого конца придется строить из себя бесстрашных героев, в которых мы обычно только играем. Все для того, чтобы казаться сильным в чужих глазах, прекрасно зная, что это не так. Врать друзьям и самому себе. Разве это не чушь? Еще какая!

Если становиться взрослым, значит совершать необдуманные, опасные, и в действительности никому не нужные поступки, навязанные извне, то я, кажется, передумал становиться взрослым. Хочу навсегда остаться ребенком.

– Что мы будем там делать? – осторожный вопрос задал Артем.

«Неужели струсил?» – обрадовался я и чуть было не сказал это вслух. Чуть было не выдал себя.

– Не знаю. Там на месте что-нибудь придумаем, – нарочито небрежно ответил ему Том. Самый рослый и взрослый в нашей компании придурков, а значит и самый сильный, самый умный и, по идее как, самый бесстрашный, что ему и следовало постоянно доказывать. Иначе он рисковал потерять немалую часть своего авторитета.

Я ненавидел его за это. Особенно сейчас, ведь никто из нас не мог пойти против него. Любой, даже самый прозрачный намек на то, что нам стоит отказаться от этой затеи, означает полное и безоговорочное поражение.

– Пошатаемся по уцелевшим домам, – еще более самоуверенно продолжил он, все больше укрепляя свой авторитет, а заодно и свою самоуверенную позицию в том, что ничего с нами не случится. – Вдруг там действительно что осталось.

Иногда нам приходится притворяться, что мы все еще умеем веселиться. Только мне его идея казалась абсолютно глупой? Что мы там найдем? Все давно уничтожено огнем, а то что по счастливой случайности осталось целым, за долгие годы растащено жадными мародерами. Думаю, единственное, что там осталось – это огромные кучи мусора.

Совершенно невозможно ориентироваться в городе, где каждая новая улица совершенно ничем не отличается от предыдущей. Квартал от квартала, район от района. Ни тебе опознавательных знаков, ни названий, ровном счетом ничего, что могло бы помочь отличить одну улицу от другой. Даже не всегда удается понять, когда заканчивается одна и начинается другая. Их обманчиво-одинаковая внешность рождала во мне чувство постоянной потерянности. Еще одно непрекращающееся дежавю. Иногда мне казалось, будто бы мы топчемся на месте, словно застряли в пространстве и времени, и теперь не можем выбраться из этой дыры, в которую нас четверых засосало. Может быть, мы уже давно заблудились? Сможем ли мы найти дорогу домой? Вернуться назад? По абсолютно не различимым друг от друга улицам, грязным и кривым, как зубы насквозь пропитанных самогоном стариков. Дома действительно походили на зубы, возможно, даже мертвеца. Черные, кривые, местами выпавшие – пролеты сгоревших или окончательно разрушившихся домов, что не смогли выдержать тяжести времени. Проходя мимо очередного полусгнившего и сильно покосившегося дома, я снова и снова удивлялся тому, на сколько эти дома старые и кривые, и наличие живущих в нем людей казалось мне по-настоящему поразительным фактом. А я-то еще свой дом ругал. Вот в таком я бы вообще жить побоялся. Так и кажется, что он вот-вот должен медленно завалиться на бок, похоронив под своими обломками всех, кто в нем находился в этот злосчастный момент. И все же большинство из них все еще стоит, доживают отпущенное им время, медленно превращаясь в огромную кучу мусора и лежащих друг на друге обгорелых бревен.

Люди, живущие в них, часто казались мне точной копией своих домов: старые, грязные и подкошенные, готовые в любой момент упасть, если не физически, так морально, а многие и вовсе были уже мертвы. Я имею в виду духовно, конечно же. Никаких живых мертвецов вне снов не существует! Старики провожали нас своими неодобрительными взглядами, казалось, готовые плюнуть нам в спины. Для них мы совершили тяжелейшее преступление – попались им на глаза средь бела дня, да еще и на их улице! Именно тогда, когда именно они вышли из своих сгнивших домов. «Проваливайте, сосунки!» – типичное приветствие. К этому я уже почти привык, но я никогда не смогу смириться с этими стервозными матерями, которые грозили своим высеркам, что если те не будут слушаться их, то станут такими же балбесами и негодяями, а может быть преступниками и предателями, коими мы естественно и являемся, раз шатаемся где попало и без всякого дела. По их скромному мнению, за это нас следовало пороть, а после вешать, о чем они во всеуслышание сообщали и нам, и своим маленьким копиям. В их словах мы должны были стать примером для остальных малолетних преступников и предателей, чтобы они наконец начали помогать им, своим матерям, великим мученицам и труженицам, коими они все себя считали. И даже моя мать была не без этого греха. Их высерки с еще слишком юной озлобленностью поглядывали на нас. Для них мы являлись чужаками, вторгшимися на их законную территорию. Ничего хорошего нас здесь не ждало, и мы старались подолгу нигде не задерживаться, как можно быстрее проходя мимо них. Следовало поскорее убраться отсюда, и так почти с каждой улицей. Исключений не было. На наше счастье, чем ближе мы подходили к сгоревшему району, тем больше «выпавших» домов становилось, и тем меньше людей встречалось нам. Мы приближались к окраине заселенного города. И вскоре мы перестали встречать кого-либо вообще. Ни добрых, ни злых, ни кошек, ни собак. Только так мы поняли, что мы почти на месте.