Исайя Хэссел - Глаза богов закрыты

– Аарон! – где-то далеко и одновременно близко.

– От… пусти!

– Аарон, прекрати, Аарон! – без понятия, кто из них держит меня, или они делают это вместе. В глазах лишь ненависть, злость, а еще такое количество грязи, что ничего кроме нее и не видно. А, впрочем, и не важно. Важно то, что я их всех ненавижу. Они мешают мне восстановить справедливость. Такую важную справедливость. Стоит только догнать… настигнуть… и убить…

– Дай! Уйди! – я дергаюсь, вырываюсь и даже кусаюсь… темнота.

Что это было?

Я не сразу понял. Удар. Точный. Прилетевший мне прямо между глаз. Мир замедлился или размылся. На пол секунды перестал существовать. Темнота проглотила меня и сразу же выплюнула. Меня вырвало, лежа на земле, и рвота расплылась по моим щекам, попала мне в разбитый нос, там смешавшись с кровью. Меня тут же перевернули, чтобы я не захлебнулся, и меня вырвало еще раз. Зрение сразу же вернулось. Темнота мгновенно отступила. Кто-то рукавом вытирал мое лицо, еще кто-то почти на ухо шептал.

– На нужно уходить. Уже стемнело, – какое страшное предложение.

И правда темно, улицы едва различимы.

– Вставай! Бежим!

Они сделали это почти насильно, и я встал, чтобы навсегда уйти отсюда и никогда больше не возвращаться. Я не хотел смотреть на друзей, которые так подло со мной поступили. Хотя в глубине души я был им за это благодарен. Все же они спасли меня, но было бы намного лучше, если бы они спасли Зайру. У нас не было времени похоронить ее. Мы даже не стали с ней прощаться. Не было ни времени, ни сил вновь возвращаться и смотреть на это. Я не мог себя заставить, прекрасно зная, что в том, что с ней произошло есть и моя вина. Я мог бы стать тем самым голосом разума, что еще утром сорвал бы все наши необдуманные и опасные планы. Но я испугался. Испугался упасть в глазах друзей, которые в момент опасности меня предали. К чему все это нас привело? Как теперь все исправить? Зайре невозможно вернуть жизнь, а нам нашу совесть. Именно она станет тем, кто всю нашу оставшуюся жизнь будет напоминать нам о том, что в этот день мы все частично погибли. А еще… что мы совершили это убийство, мы и лично я ее убили.

Мы со всей оставшейся в нас дури, а ее у нас всегда было много, по темноте неслись домой, до ужаса боясь где-нибудь не там свернуть. Мы ничего толком не обсуждали, но каждый из нас уже знал, что нужно говорить. Как будто бы мы все это заранее обсудили, а вслух оставалось произнесли лишь только пару коротких фраз, чтобы все окончательно уточнить. Мы придумали свою альтернативную правду. Сегодня мы не гуляли в сгоревшем районе. Даже близко не были к нему. Мы отошли лишь немногим дальше нашей улицы и гуляли на соседней. Заигравшись, совершенно не заметили наступления темноты, и только когда опомнились спешно разбежались. Там же мы в последний раз и видели нашу подругу. Куда после этого она делась мы совершенно не знали и догадываться не могли. Мы не видели ее мертвой, нет. Такого никогда не было! Как странно, что она не вернулась домой. И уже никогда не вернется. А нам осталось только одно – стереть с одежды следы преступлений. В ее крови до сих пор оставались все, кроме меня. С меня все стерлось, когда я валялся в грязи. Точнее не стерлось, а замазалось новым слоем грязи. Так решили сделать все: перемазаться как можно сильнее. Только у меня на лице немного крови оставалось, но эта уже была моя. Ее я стирал слюнями.

Осталось и еще кое-что, самое страшное: мы больше никогда не должны вспоминать сегодняшний день, чтобы никто кроме нас не узнал настоящую правду. Только тогда альтернативная правда, а по-простому откровенная ложь, сможет стать правдой настоящей.

И вот, весь в грязи, мокрый, потный и вонючий, от меня разило за версту, я медленно и как только могу тихо захожу домой. Пробираюсь через маленькую прихожую и уже хочу быстро сигануть в мою маленькую спасительную каморку, как тут вижу, что на кухне сидит моя мать и тихо плачет. Значит, она уже знает. Придется показаться ей, чтобы она меня убила. Иначе никак. Думаю, перед смертью, мне влетит так, как еще никогда не попадало. Часть меня даже жаждет этого наказания, потому что я его заслужил. А вот другая часть сопротивляется, говорит, что чем больше лжи, тем меньше будет правды. Правду можно придумать и свою, как мы уже сегодня сделали, и тогда, может быть, мне меньше достанется. Не зная, что еще мне делать, я на цыпочках медленно иду на встречу смерти. Мое сердце сжалось, превратилось в один маленький изредка пульсирующий комочек концентрированной боли. Вслед за ним попыталось сжаться и все оставшееся тело. Мне захотелось стать таким маленьким, чтобы мать меня не заметила и, продолжая уменьшаться, раствориться в пустоте. Только страх, и самая настоящая паника мешали мне заплакать или развернуться и убежать. Меня пробила крупная дрожь. И без того весь вонючий, я ко всему еще и сильно вспотел. На что я только надеялся, когда возвращался домой? Лучше бы я там остался, в сгоревшем районе, рядом с Зайрой. Мать все равно рано или поздно узнала бы горькую правду, вот только я и предположить не мог, что это произойдет так скоро. Какое оправдание мне найти? Сможет ли она меня простить? Конечно же нет. Я и сам никогда не прощу себя за это. Мать, наконец, заметила мое присутствие. Я боялся смотреть ей в глаза. Боялся, что увижу в них разочарование. Больше не могу дышать. Еще никогда мне не было так стыдно. Но она не кричала на меня. Не била меня, как я ожидал. Она вдруг протянула ко мне свои длинные дрожащие руки. Звала к себе, не произнеся ни единого слова. Я тут же поддался, сейчас я не мог поступить по-другому, сопротивляться ее воли. Я полностью отдавал себя под ее абсолютную власть. Может быть, она ударит меня сейчас или сейчас, или вот сейчас, когда я уже совсем близко… сейчас? Вдруг она обняла меня и еще громче расплакалась, сотрясаясь всем телом. Так сильно, что я решил было что она собирается меня задушить или утопить слезах. Но нет. Она и этого не сделала. Лишь только еще пуще прежнего начала рыдать. Я совершенно не мог понять в чем дело, но сквозь ее плачь мне с трудом удалось разобрать всего два слова, что она повторяла и повторяла с каждым разом все слабее: