Александр Лесовой - Вуду

В доме деда на почётном месте стояла единственная на всю округу зингеровская швейная машинка, ещё бабушкино приданное. Она была мобилизована на службу для нужд всего колхоза. Отец привозил из райцентра рулонами ткани, а матушка ночами шила всей деревне рубахи и платья. Поэтому в доме по вечерам постоянно находились люди, примеряли пошитое, смеялись, шутили, говорили, что все как из инкубатора вышли в одинаковых одёжках. Но матушка старалась из одноцветной ткани разнообразить фасоны одежды.

Особая забота проявлялась к старикам, одиноким и немощным. Им в первую очередь развозили со станции на дрожках уголь, дрова из лесных делянок. Молодёжь и даже школьники привлекались к работе по переносу угля в закрома сараев, распиловке, колке и складированию дров, ремонту плетней и заборов, заготовке камыша для обновления крыш. Старики плакали счастливыми слезами и старались сами внести посильную лепту в колхозные дела. Кто ткал дерюжные коврики, кто вязали шерстяные носки и варежки, кто ремонтировал хомуты и сбруи, кто плёл маты из рогоза и чакона, да всего и не перечислишь. Каждый день колхозные склады пополнялись изделиями рукотворной работы. Жизнь в деревне бурлила, кипела, жила полной и насыщенной жизнью. Люди воочию убеждались, что жить становилась лучше, поэтому и работали на совесть.

Денег в колхозе тогда не платили, работали за трудодни. Поэтому отец давал возможность людям продавать за деньги в городе на базаре свои молоко и прочие молочные продукты. Для этого по воскресеньям выделял старенькую бортовую машину. Люди загружались в кузов с бидонами, вёдрами, кринками, кастрюлями и рано-рано выезжали в райцентр. Узнав про такую председательскую «вольность», отца журили и наказывали в райкоме партии, говорили, что возрождает кулаков в своём колхозе. Он отвечал, что если каждый колхозник будет жить и работать как кулак, то от этого только колхозу и будет лучше. Наказаний он не боялся, но переживал крепко. Переживал от того, что его не понимают кабинетные чинуши. Со стороны райкома даже была попытка на отчётно-выборним собрании колхоза заменить отца на посту председателя привезённым райкомовским инструктором. Но народ возмутился и устроил такую бучу, что посрамлённые приезжие отбыли ни с чем, вернее, с чувством радости, что остались живы и не биты казацкими нагайками. Больше подобных попыток с их стороны не было.

Не забывал отец и про отдых односельчан. Для колхозного клуба были куплены новенький баян, пластинки для видавшего виды, но ещё рабочего патефона, шахматы, шашки. Пусть не густо, но тогда это было значимо. Зимними вечерами, когда работы в колхозе было меньше, в клубе особенно было многолюдно и многоголосно. Тут репетировал деревенский хор под руководством местного баяниста Фёдора, пели песни и частушки, молодежь отдыхала, танцевала, к ним присоединялись люди постарше, игры и веселье были тогда очень востребованными. Отец обязательно, правда, ненадолго заходил в клуб, играл пару партий в шашки (это было его любимое занятие), беседовал со стариками, шутил с молодыми, и старался незаметно и тихо уйти, дабы не мешать веселью.

А Новый год Сашка запомнил на всю жизнь. Отец сам вместе с плотниками установил в клубе такую ёлку, которая вращалась, и с потолка сыпались бумажные снежинки! Новогоднюю красавицу украшали всей деревней, изготавливали детские поделки, приносили из домов игрушками. Праздник был с настоящим Дедом Морозом (в нем, правда, угадывался высокий и неуклюжий комбайнер Лёшка) и Снегурочкой (всем известной завклубом Асей). А в конце утренника каждому малышу вручались большие кульки с очень вкусными и редкими по тем временам подарками, привезенные отцом из райцентра.

Но однажды Сашка увидел, как может сердиться отец. Дело было весной, люди готовились к посевным работам. В конторе колхоза, куда Сашка принес отцу неказистый обет, переданный матушкой, было многолюдно и шумно. Каждый что-то предлагал или даже требовал, доказывал, убеждал. Непрестанно звонил телефон, из райцентра требовали ускорить начало посевов, не допускать срывов графиков и сроков, постоянно передавались указания и директивы. Но тут в контору вошел молодой человек в костюме и светлой рубашке при галстуке. Перекладывая с руки на руку папочку, пухлую от бумаг, он представился уполномоченным от райкома партии, ответственным по посевной кампании в нашем колхозе. Отец попросил всех выйти на улицу. В конторе остались Сашка, отец, однорукий учётчик дядя Трофим – спокойный и широкоплечий фронтовик, и этот ещё совсем юный, но деловой и самоуверенный уполномоченный. Райкомовец сразу напористо начал наступать на отца с упреками за невыполнение указаний сверху, угрожал всевозможными наказаниями и строжайшими последствиями невыполнения директив партии. Тирада затянулась, тон его голоса возрастал по мере высказываний. Сашка видел, как у отца сдвинулись брови, глаза наливались краской, желваки забега на худощавых скулах. Руки сжимались в кулаки до белизны пальцев. Сейчас должно произойти что-то страшное, подумал Сашка! Таким отца он ещё не видел. Дядя Трофим примирительно положил свою единственную руку на отцовский кулак, спокойным взглядом посмотрел в глаза отцу и негромким голосом сказал зарвавшемуся уполномоченному: