Ростислав Самбук: Чемодан пана Воробкевича

Положил руку на спину Каленчука. Тот сразу вскочил, уставился на Сливинского неподвижным взглядом:

— Чего вам?

Пан Модест и в такой ситуации придерживался рамок приличия.

— Светает, — сказал так, будто сообщил действительно важную новость. — А пан Юхим хвалился, что ему здесь каждая тропка знакома…

— Да, — не понял Каленчук, — но что пан Модест имеет в виду?

— Сегодня утро двадцать второго, — пожал плечами Сливинский, как бы удивляясь несообразительности Каленчука, — лишь завтра вечером мы тронемся. Путь через границу — не развлекательная прогулка. Выдержим ли мы, если…

— Вы хотите, чтоб я пошел вниз? — перебил Каленчук. Сливинский кивнул. — А понимает ли пан Модест, что случится, если кто–нибудь сболтнет пограничникам?..

— Конечно, но я знаю сметливость пана Юхима и полагаюсь на него, — польстил он. — Ведь не обязательно идти в долину. Помните хижину на склоне в двух километрах отсюда? — Тут он заметил, что Дудинец проснулся и с любопытством прислушивается к разговору. — Возьмите Маркияна и наведайтесь туда. Но чтобы там подумали, что вы перешли границу и пробираетесь на восток… Не мне вас учить, сориентируетесь на месте.

Каленчуку не понравилось, что Сливинский хочет спровадить его вместе с радистом: вероятно, у него какой–то план и он хочет исчезнуть с чемоданом. Обдурить Отважного, когда до польских Бескид осталось два шага? Но он ничем не выдал себя. Взял автомат.

— Проводи меня! — приказал Дудинцу.

Когда перелезли через трухлявые, в лишаях, стволы завала, предупредил:

— Смотри за ним — отвечаешь головой…

Дудинец промолчал.

— Это такая свинья, что может обвести вокруг пальца и тебя, и меня. Никуда не отпускай.

— Угу.

Это «угу» было произнесено таким тоном, что Каленчук убедился: Дудинец не упустит Сливинского. Не оглядываясь, начал взбираться на почти отвесный склон буерака.

В лесу еще стояла тьма, и Каленчук шел на ощупь, осторожно ступая, чтобы какая–нибудь сухая ветка не выдала его. Не потому что боялся преследования: если их а разыскивают, то не тут, в Карпатских лесных чащах, куда и зверю трудно пробиться, — а просто по привычке.

Вчера, когда они подошли к горе, за которой лежала граница, Дудинец увидел далеко внизу прилепившуюся на склоне хижину — маленький, почти игрушечный домик упрямого верховинца, который приходит в село или по праздникам или в случае крайней необходимости. Сливинский сразу предложил спуститься туда, чтобы запастись харчами, и Каленчук еле отговорил его. Он знал настроения верховинской голытьбы и был уверен: тотчас же сообщат пограничникам о появлении подозрительных людей. И сегодня пошел, надеясь только на счастливый случай: не собирался заходить в хижину — лучше уж сразу сунуть голову в петлю. Знал, что Сливинский вряд ли отвяжется от него, и хотел просто побродить вокруг буерака. Но голод мучил и его. Посидев немного в молодой буковой роще, все же решился хоть издали взглянуть на хижину — тянуло к человеческому жилью.

Взошло солнце. На полянах уже припекало, но Каленчук не рисковал выходить на открытые места — предпочитал лучше продираться сквозь кустарники, чем огибать их.

Хижину увидел издали. Сел в кустах и долго сидел, наблюдая за жильем. Казалось, что в нем нет людей. Уже решил возвращаться, когда услышал в кустах звяканье колокольчика. Вдруг кто–то запел — по–детски тонким, высоким голосом.

Певец оборвал песню на полуслове, на кого–то закричал, и Каленчук подумал, что сельский пастушок гонит коров вниз, к хижине. И тут увидел его — мальчонка лет одиннадцати в полотняной рубашке с торбочкой через плечо вынырнул из кустов совсем близко.

Пастух уже давно исчез, а Каленчук все еще лежал, положив подбородок на буковый корень. Сорвал стебелек, пожевал и выплюнул. Во рту стало горько, и еще больше захотелось есть. Полежал еще, колеблясь, но не удержался и пошел за пастухом.

Овцы и коровы разбрелись по лысому склону горы. Мальчик сидел в тени под кустом, росшим посредине склона, свистел в дудочку, подбирая какой–то мотив, изредка вскакивал, кричал на скотину, конечно, так, для порядка, и снова брался за дудочку.

Солнце припекало. Каленчук лег на спину, подставив лицо горячим лучам и раскинув руки. Наконец–то согрелся после холодной ночи. Захотелось спать. Переборол сон, подполз к последним кустам, отделявшим лес от голого склона.

Пастушок, наверно, заснул — лежал на боку, подложив под щеку ладонь, и не шевелился. Коровы поодаль брякали колокольчиками, овцы разбрелись — несколько их щипали траву около кустов. Каленчук залег в канаве метрах в десяти от овец. Высунул голову, осмотрелся. Кажется, все спокойно. Подумал и решился…