Пётр Лаврентьев: Война и мир солдата Панкрата. Сказка-фарс

«Так, мол, и так, господа-товарищи-баре! Я царём поставлен не только для того, чтобы есть-пить, телевизор смотреть да при этом слушать, как вы орёте, что я даром свой царский хлеб жру. Собираюсь я заняться делами и навести порядок в нашей великой стране, измученной большими дозами демократии. Посмотрите, что вокруг творится – враг на наших пограничных землях уже хозяйничает как у себя в сортире, а вам хоть бы хны! Пора прекращать это никчёмное благодушие и начать планомерное уничтожение вражеских выродков, паразитирующих на теле нашей Родины. Уничтожайте их везде, где поймаете – поймаете в сортире наших южных границ, в этом сортире и мочите! Посему объявляю: каждому, кто запишется в моё войско и добровольно пойдёт на поле брани, отвешу свой личный царский поклон со всеми вытекающими при этом приятными последствиями!»

Это интригующее обещание последствий и подзадорило народ – повалили мы, мужики, записываться в царскую армию.

Я в тот день с работы краски украл, чтобы, значит, батарею дома покрасить. Уж больно давно меня Нюрка с этой батареей доставала, каждый день лишь одно – покрась да покрась, все жилы прямо вытянула и душу искровянила нытьём своим. Вот я и пришёл домой пораньше с этой краской, чтобы пока моей любезной супружницы дома нету выкрасить дурацкую батарею и забыть про неё до очередного нытья. Подстелил газету, присел, кисточкой вожу, телевизор слушаю. А там как раз вот эта горохова речь транслируется в прямом эфире. Слушаю я царя нашего, и начинают у меня в голове мысли роиться: а почему бы и мне не пойти в его войско? Службы воинской я не боюсь, опыт кой-какой у меня имеется, так, может, это мой дополнительный шанс на жизнь лучшую? А ну как повоюем да ещё вдруг и победим – ведь это же несомненно скажется на моём материальном благополучии и социальном положении тоже! Представил я себе размеры возможной благодарности от царя за мои будущие заслуги, и аж дух у меня перехватило. Ну, может, частично и от краски, – уж больно вонючая она попалась! – но легко так стало на душе и в голове моей, такая радость и эйфория внутри набухли, что просто петь захотелось. «А чего тянуть-то? – думаю весело. – Прямо сейчас пойду и запишусь! Пусть Нюрка сама батареи свои докрашивает, некогда мне…»

Бросил на пол кисточку, встал, покачиваясь от красочного нитроугара, и – в двери. Иду по улице к дому воеводы, а тут меня машина нагоняет – Митька-сосед на своей развалюхе. Страшней машины в жизни я не видел: ржавая «девятка» с просевшими пружинами, цвет когда-то был коричневым, а нынче стал на собачье дерьмо похожим. По окнам Митька бахромы разноцветной навешал и ездит по посёлку в любую погоду с опущенными стёклами, а из салона вечно «Модерн токинг» играет и поёт. В общем, лошара полный. И кричит мне этот Митька из своей дерьмовой «девятки» через «Модерн токинг»:

– Куда собрался, сосед? Садись, подвезу с ветерком!

Отказался я, не хватало мне ещё в родном посёлке позора на прощанье хапнуть – с Митькой проехаться, в бахроме оконной путаясь.

– Спасибо тебе, Митя, – отвечаю. – Храни тебя господь. Мне тут недалече, я только до воеводы и обратно.

– До воеводы? – удивляется он. – А зачем тебе воевода понадобился?

Соврал я наспех что-то, отвязался от него.

Добрался до воеводиного дома, стучу. Открывает старый прапорщик, толстый, краснорожий, и зевает во всю щель.

– Чего надо? – говорит.

Объясняю ему, что по государевому делу я пришёл – пополнить, так сказать, войско своим присутствием и умножить список геройских дел в войне против супостатов.

– А, – отвечает. – Тогда проходи внутрь, мурло неумытое… Да лаптями своими ламинат нам, смотри, не пошоркай!

Прошёл я в сени, стал ждать, когда меня воевода вызовет. Сижу, ёрзаю, лапти свои замызганные под лавку пытаюсь спрятать, да картинки на стенах разглядываю. На одной, помню, был нарисован солдат усатый – в одной руке у него винтовка с оптическим прицелом, и приклад у неё весь в зарубках – отмечает, значит, сколько врагов настрелял, – а за поясом штык-нож окровавленный. И сам солдат от этого весёлый такой, смотрит на меня с картинки задорно, будто вопрошает: а тебе, куриная задница, слабо вот так же, по-геройски жить? И прямо в душу мне взглядом своим проникает, теребит там что-то и щекочет. «Нет, – отвечаю ему мысленно, – это ты, брат, врёшь. Я ещё и похлеще тебя чего-нибудь отчебучу, только время дай».

Тут открылась дверь со скрипом, и прапорщик толстый пальцем меня поманил. Встал я и, помолясь, в кабинет вошёл. А в кабинете за столом дубовым под большим свежим портретом царя Гороха Гороховича воевода наш сидит и в зубе ковыряет мизинцем правой руки. А на левой руке у него пальцы имеются только до середины их обычной длины – наверное, в боях где-нибудь оторвало бедняге.