Ирина Ваганова: Замужняя невеста для короля

Стоя у пыльного, побитого молью занавеса, я вслушивалась в шум толпы, заполнившей цирк. От волнения у меня подрагивали колени. Руки покрылись гусиной кожей – в откровенном наряде, состоящем из блестящих полосок ткани, было холодно. Видел бы меня сейчас отец! Или муж. К моей радости, эти опасные мужчины считали баронессу Кофр погибшей.

Строго говоря, я и сама распрощалась бы с девочкой по имени Романта, не будь теперешнее моё положение ещё более опасным и унизительным, чем прежде. Каждый вечер перед выходом на арену напоминала себе, что это временно, я доберусь до столицы, гастролируя с цирковыми артистами, а там сбегу, чего бы мне это ни стоило.

Волновалась я напрасно. Это был не мой номер и не мой успех. Великий мастер иллюзий Гульнаро привлекал толпы своим искусством, именно он обеспечивал выручку, а я была лишь безымянной ассистенткой. Хотя жизнь моя зависела вовсе не от мускулистого великана с приклеенными усами – я спасала себя сама.

Прогремел голос шпрехшталмейстера, оповестившего зрителей о выходе на арену несравненного Гульнаро. Он прошёлся вдоль бортика, поигрывая мышцами рук и плеч. Девятым валом прокатились по рядам восхищённые возгласы и аплодисменты. Рабочие раздвинули тяжёлый занавес и покатили на манеж ящик с прорезями в боковых стенках – мой ежевечерний гроб.

Я ждала. Сейчас Гульнаро демонстрирует зрителям длинные острые мечи. Слышно было звон металла и удары разлетавшихся в стороны разрубленных на куски поленьев. Заскрипел поворотный механизм – гроб вертели, показывая, что в нём нет двойного дна, и несчастной ассистентке негде спрятаться от несущих смерть лезвий, даже если она свернётся клубочком внутри ящика.

Завыли трубы, тупым гулом отозвались барабаны. Мой выход!

Натянув на лицо улыбку, неестественно выпучив глаза, стараясь не хлопать густо накрашенными ресницами, вынырнула на манеж. Нужно идти красиво. Покачивать бёдрами, в ласковом приветствии разводить руки. Помнится, Лоратта – артистка, исполнявшая эту роль раньше – мучила меня два вечера, гоняя по арене с хлыстиком в руках. Не била, но так страшно щёлкала, что я взвизгивала и подпрыгивала, доводя до икоты смеявшихся надо мной артистов.

«Это мой шанс попасть во дворец и вымолить у короля развод», – утешала я себя, устав от непосильных трудностей цирковой жизни.

Сделала круг по манежу, чувствуя, как лицо превращается в безжизненную маску от холода и напряжения. Зрителей не видела – пятнистая шевелящаяся субстанция заполняла темноту за бортиком. Приблизившись к ящику, запрыгнула в него и послала в пространство воздушный поцелуй. Гульнаро захлопнул дверцу, заскрежетал замочком.

Снова услышала звон клинков.

Год назад

Ожидая позволения войти у двери отцовского кабинета, я переминалась с ноги на ногу и боролась с желанием убежать. В жаркую погоду, как сегодня, можно прятаться в лесу хоть до ночи. Вернулась бы в свою комнату, когда все окна перестали светиться. Год, даже полгода назад, я бы так и поступила. Батюшка горяч, но не держит зла слишком долго. Выбор, что лучше – получить оплеуху и ходить с красной скулой до вечера или просидеть под замком дня три – я решила в пользу последнего. К одиночеству привыкла и плакала больше для того, чтобы наказание сочли достаточным.

Теперь, когда мне исполнилось шестнадцать, такие фортели не пройдут. Младшую дочь – бесполезную обузу – и так слишком долго терпели. При первой же возможности избавятся. Размышления о дальнейшей судьбе всегда были печальны. Не стоило надеяться, что посторонние люди отнесутся ко мне теплее, чем родня. Уж если мать и отец в разной степени недолюбливали, а брат и его жена откровенно ненавидели, что можно было ждать от незнакомых? И если теперешнее моё положение при всей его неприятности было временным, выйдя замуж, я попаду в вечную кабалу. До самой смерти. Это и пугало.

Хотя, услышав от моей горничной Ланфы о том, что ко мне посватался барон Кофр, я осознала, что в реальности всё ещё хуже.

– Тот самый Циантин Кофр? – переспросила, не желая верить.

– Да, – таращила глаза Ланфа, – прозванный чёрным вдовцом. С первой женой прожил четыре года. С остальными и того меньше.

Сложив в уме шестнадцать и четыре, я определила свой век двадцатью годами, и вздохнула: недолго мучиться. В дальних закутках моего сознания тлела надежда, что Ланфа ошиблась или пошутила. Горбатая девушка была единственной в доме, кто говорил со мной уважительно, но то прежде. Теперь, когда я исчезну, а ей придётся опекать мою племянницу, горбунье незачем церемониться с бывшей хозяйкой.