Лидия Бормотова - Бездна

Стаська подняла голову, уже не боясь запутаться в траве и споткнуться, и успела поймать на себе странный и на диво слаженный взгляд ночных гостий. Что-то в нём было… острое, прицельное, заставляющее насторожиться. Однако задуматься об этом она не успела: обе улыбнулись и помахали рукой – мол, подгребайте поскорее к общему кружку.

Так уж вышло, что хозяева и гости расположились у костра друг против друга на брёвнышках. Карина и Стелла – по бокам у Альберта, «местные» девушки – рядом с Артёмом, с другой стороны от него сидел нефор. Стаська показала зеркальце Стелле, та махнула рукой: мол, потом заберу, не к спеху, и она положила его рядом, на сухой ствол.

А начатый мужчинами разговор тем временем продолжался.

– Да полноте, не стоит беспокоиться, – добродушно отмахивался художник, и Стаська догадалась, что Артём, видимо, извинялся, что они так бездумно притянули их в свою реальность. Уж её-то друг знал, как хлопотно скитаться по чужим мирам. Она – тем более. – Мы ничуть не в обиде, – он поочерёдно взглянул на своих спутниц, получив в знак согласия по улыбке, – напротив, бесконечно признательны вам. Сколько вдохновения для творчества! Сколько идей! Их надо воплотить, они просятся на холст…

– Что, нас станете рисовать? – невежливо перебил его Колян, которого высокопарный слог коробил. И вообще, симпатии этот тип у него не вызывал. Может быть, потому, что являл собою осуществимость его детской мечты, а он сам счёл её несбыточной и даже бороться за неё не пытался.

– Вас, юноша, – Альберт сделал скорбное лицо, – я писать не буду.

У нефора полезли глаза на лоб. Неужели хочет оскорбить? Прямо вот так… вежливо, но непреклонно. Мол, не уважаю всякую шушеру.

– Почему?

– Сочтут за автопортрет, – Альберт покаянно развёл руками, – начнутся расспросы: была ли у меня такая экстравагантная причёска или это плод моей фантазии. Про одежду не стоит и упоминать.

Колян недовольно сопел, ковыряя носком берца песок и стиснув зубы. Показывать свою обиду не хотелось. Скользкий уж. Хитро́ извернулся! Прямого оскорбления не было. Но сказал как-то так, что ему вдруг стало совестно за свой прикид, за дурацкий гребень на голове. Дескать нормальный человек, у которого мозги на месте, так себя уродовать не станет. Ещё и лыбится, гад. Даже подмигнул: мол, мы-то современные люди, понимаем, что внешний облик – всего лишь демонстрация неординарности, исключительности внутреннего я.

– Вот вы говорите, что ваше время быстротечнее нашего, – Артёма обуревало любопытство, и он выпытывал подробности не столько предметного характера (о них гости сказали: всё, как у вас, так что интереса не вызывали), сколько особенностей восприятия, ощущений, – а как вы понимаете, что оно быстрее? У меня, например, один день пролетает незаметно (вроде, только начался, а уже темнеет), другой же тянется, тянется, словно год. Я только по часам определяю время. Так ведь ваши часы тоже бегут быстрее, и разницы не определить.

Альберта вопрос в тупик не поставил, однако карты раскрывать он не спешил. Поднял прутик, стал мелко ломать его, нагнетая интригу, а заодно сортируя в уме варианты, и, только бросив крошево в огонь, ответил:

– А очень просто. Мы бреемся реже. Вы, юноша, каждое утро трудитесь над своим лицом? А я – раз через двое суток, – он провёл ладонью по подбородку, и, не ощутив гладкости, ухмыльнулся: – Наступающее утро станет исключением. Но это даже хорошо.

Такой простой ответ озадачил Артёма и мало внёс ясности, но быть назойливым с малознакомым человеком было равносильно наглости. Он озадаченно потёр свою щетину (брился ещё дома, до приезда, а на рыбалку – смысла не было), неопределённо протянул, опираясь рукой о бревно: «Н-да» и наткнулся на зеркальце, поднёс к лицу. Хорош! Ничего не скажешь. Леший пенёк.

Колян злорадно оскалился:

– Любуешься? Красове́ц, одно слово!

– Иди ты! – разозлился Артём. – На себя погляди!

– И погляжу! – вырвал зеркальце, отставил подальше руку, корча рожи своему отражению. – Не Ален Делон. Но тоже ничего. Для нашей местности сойдёт.

У Стаськи похолодело внутри. Она смотрела на гостей-двойников, сидящих напротив. Какое-то неосознанное беспокойство не давало ей расслабиться, отвести глаза. А возникло оно с того момента, как она поймала на себе странный взгляд этих женщин. Если бы они не поспешили его отвести и спрятать вспыхнувший алчный огонёк, она, может, и не придала бы ему значения. С тех пор они избегали прямо на неё смотреть, только вскользь, и от этого её тревога ещё сильнее разрасталась. А вот теперь, когда нефор кривлялся перед зеркалом, с тем же самым хищным выражением на него смотрел художник. Женщины же опустили глаза в землю, но довольно улыбались. Происходило что-то непонятное, и, кажется, кроме неё, никто ничего не замечал.