Генри Райдер Хаггард - Опасные маршруты

– С этим-то можно и повременить до завтра, а только жребий кинем, чтобы знатье было… кому… Как вы?

Никто не возразил. Если в душе кто и не дал согласия, то все равно должен был молчать, так как артельный дух мало имел теперь человеческого. После такого решения все вскочили со своих мест. Немедленно срубили длинный шест и стали мериться: чей верх? Верх вышел Кульбая. Он мгновенно выхватил свой нож и уже замахнулся над собою, но стоявший рядом русский удержал его руку.

– Не спеши… Не помираем еще совсем… может за ночь что будет, – заметил он, поддержанный бурятом.

Остальные молчали. Это были наиболее озверевшие. Глаза их бегали, как у рыси, а у края губ пузырями сбивалась белая пена, сбегавшая по бородам.

Мучительную ночь провел Кульбай, обреченный на убой. И зачем он изменил обычаю отцов, зачем пустился в такое предприятие, как добыча золота? Ведь не страсть к обогащению влекла его. Ему надо было добыть средства на калым для получения милой подруги, Аванди. На несчастье, она дочь зажиточного человека и получить ее дешево нельзя: обидно для достоинства отца. Целый год копил Кульбай этот калым, а тут как раз зашли в улус к ним трое золотоискателей купить провизии. Они сказали, что идут на верное место и согласны взять спутников. Предложением их соблазнился Хонхолдой, предложивший под вьюк свою лошадь, и брат его Базар, знакомый с добычей золота. Соблазнился и он, Кульбай, ради Аванди, а теперь…

Наутро Кульбай решил покончить со своими муками: отсрочки, если и будут предлагать, не брать, и к обеду дать товарищам пищу. Когда солнце вышло из-за хребта, и розовый свет его заиграл на молодых побегах зелени, Кульбай был уже готов. Он отошел в сторону от товарищей, к руслу речки, в долине которой, на склоне горы, они стояли. Там лег на мох среди мелкого кустарника и положил рядом свой охотничий нож.

Он пришел сюда с готовностью без колебаний принести себя в жертву, но теперь, когда минута эта настала, ему почему-то вдруг стало ужасно жалко своей молодой жизни. Он вспомнил Аванди, старуху мать, сестер, свою юрту, которая должна лишиться хозяина, и сердце крепко сжалось. Затем Кульбай представил, как его молодое, сильное и теперь еще тело, чужие голодные люди станут распластывать его же ножом, нетерпеливо отделяя мясо от костей, жарить в огне его сердце… Может быть, станут пить его кровь… Ему стало до боли жутко и страшно. Ведь, это сейчас, через пять минут, даже раньше. Они ждут уже… Нет, нет, он не может, не хочет! Но он все-таки должен умереть или все равно умрет со всеми… Тогда его сердце, глаза съедят черви, а может быть звери или птицы. Всем надо пищу… Кости его звери растащат по тайге. Это так, да, но это не то!..

Уходя, Кульбай сказал товарищам, что крикнет, когда можно будет идти к нему. Его уже никто больше не отговаривал, все теперь нетерпеливо ждали его голоса, как вороны призывного крика на падаль. Этот голос призовет их к жизни, извлечет из поглотившей наполовину могилы и даст жуткую сладость насыщения!..

Но прошел час, другой, а Кульбай все лежал и думал. Не раз уже брал он в руку нож, прикладывал к обнаженной груди, против трепещущего сердца, и снова клал рядом с собою. Если бы теперь кто-нибудь приблизился к нему с целью поторопить, он сумел бы защититься! Но к нему никто не шел, никто не нарушал течения его мыслей, и тунгус лежал, уставившись поблекшими глазами в ясное небо. Если бы он повернулся в сторону и тщательно всмотрелся в кусты, то увидел бы против себя, шагах в десяти, пару воспаленно бегающих глаз Захара. Они жадно и давно уже следили за каждым его движением. Увидел бы клочки рыжей шерсти на мертвенно-бледном человеческом лице, и дуло собственной кремневки. Но он смотрел только в небо и видел только создаваемые его воображением образы и картины. Наконец, мысль Кульбая стала уставать от бесплодных поисков выхода, и озлобление стало охватывать его сильнее и сильнее. В припадке гнева он легко мог решиться на то, на что не хватало решимости в минуты размышления. Еще один приступ, и он уже твердым, решительным движением хватает нож, заносит его над собою, отворачивает голову в сторону и… вооруженная рука его бессильно, как парализованная, падает, а из глаз горячие слезы скатываются одна за другой… С противоположного берега речки, из кустов ерника, пытливо смотрят на него милые, кроткие глаза ручного оленя-подростка. Кульбай плачет теперь, как ребенок, хотя не знает еще наверное, сон это или действительность?