Михаил Щукин - Грань

В потемках спальни зазывно белели ее руки на белой простыне, неясно отсвечивали рыжие волосы. Руки вскинулись и мягко замкнулись в тесном кольце вокруг его шеи. У Степана пресеклось дыхание. А в ухо ему толкался жаркий шепот:

– Ты меня прости, Степа, я ж по-бабьи все понимаю, но я попробую… я тебе помогать буду, только я боюсь, но я попробую…

– Не надо, не говори. – Степан ладонью легко прикрыл ей рот. Ему и этих немногих слов вполне хватило.

А завтрашний день уже стоял на пороге.

…Приплыли они и расположились на том же самом месте, на пологом берегу в устье старицы. В старом кострище запалили костер и поставили сети, высоко над водой подняв толстые, ветловые тычки – кого бояться?

«И все вокруг колхозное, и все вокруг мое…» – бормотал Степан, не размыкая зубов, сцепленных до тупой боли. До последней минуты таил он маленькую надежду – может, не приплывут? Приплыли. В полном прежнем составе, как будто никуда отсюда и не трогались. У Терехина даже энцефалитка так же, как и в прошлый раз, накинута на плечи.

«И все вокруг колхозное, и все вокруг мое…» – Моторы взвывали тонко и отчаянно, словно придавленные колесом щенки – едва не на полметра задрала «казанка» свой нос. Громкое эхо срикошетило по воде, ударило в стену забоки, подскочило и пошло гулять по ее верхушкам.

«И все вокруг колхозное, и все вокруг мое…» Зубы как прикипели – не разжать. Но рвался, выбивался наружу сладкий, облегчающий душу крик: вот вам… На истрепанной и порубленной «казанке» Степан закладывал такие бешено-крутые виражи, что рисковал перевернуться. Напружиненный до отказа, до крайней точки, он словно взлетел над старицей, над ее пологим песчаным берегом, взлетел над забокой и оттуда, с высоты, увидел: люди у костра стояли в оцепенении – им не верилось. Но дело уже было сделано. Степан вытаскивал обрывки сетей и складывал их себе в лодку. Он знал, что победил. И в первую очередь не тех, кто стоял на берегу, а победил самого себя.

Милиционер был молодым, малорослым и конопатым. Жиденько торчали под носом рыжие усики. Он приглаживал их двумя пальцами и значительно поднимал маленькие глазки к потолку. Степан мог поклясться, что милиционер его не видит, не желает смотреть снизу, потому и глаза закатывает – хоть таким макаром, да не показать своего малого роста. В детстве, пацаном, наверняка был он вечно сопливым и слабосильным, его шпыняли, над ним смеялись, а он втайне мечтал верховодить. Но вот подрос, отслужил армию, где особого почета тоже не видывал, и натянул теперь на себя милицейскую форму – ох, берегитесь, кто хоть на три сантиметра выше. А Степан был выше головы на полторы.

– Не положено, гражданин, освободите помещение.

– Ну, хоть позвонить разрешите!

– Не положено. Вас что – вывести? За ручку? Это обком партии! – В сухом, казенном голосе было столько упоения властью, довольства самим собой, что Степан понял – не прошибить. Вышел через двойные стеклянные двери на улицу. На широком – хоть футбол гоняй – обкомовском крыльце, отделанном красивой мраморной плиткой, он закурил и задрал голову. Над ним высилась семиэтажная каменная коробка с продольными поясами окон, увенчанная на самой верхотуре красным флагом. Сколько же тут кабинетов, людей сколько… Свихнешься, пока сосчитаешь. Но не прорваться ему, Степану Берестову, в поисках защиты, потому что беспартийный он человек, а беспартийным надо записываться на прием в определенные дни, да еще… черт возьми, на какого ляха нужен ему определенный день, когда не сегодня так завтра решается его судьба! Как на сковородке крутился Степан на мраморном обкомовском крыльце и все перетряхивал последние события, убеждаясь, что отступать ему некуда.

На следующий день после того, как он испортил на старице рыбалку Ленечке и Терехину, его грозным телефонным звонком вызвали в райисполком. Степан сказался больным и не поехал. Следом позвонил начальник инспекции рыбоохраны и велел срочно явиться в город. Громкий голос начальника не предвещал ничего хорошего. Степан снова сослался на болезнь и с места не тронулся. Нет, что ни говори, а битье тоже идет на пользу, и уроки Шарихи зря не пропали. Степан знал, с какими людьми он сцепился, и рассказывать им сказку про белого бычка, а потом ее еще и растолковывать не собирался. Он решил опередить. Бросом бросил свои дела, реку и прямо с поезда пришел сюда. Топтался теперь на крыльце обкома партии, глядел на красный флаг, безвольно повисший в безветрии, и твердо знал одно – уходить ему отсюда никак нельзя.