Сергей Михеенков - Примкнуть штыки!

Самолёт взмыл над верхушками деревьев и исчез в копоти и смраде опрокинутого неба. Траншея всё ещё содрогалась. Земля тяжко вздыхала и стонала от ударов. А может, это было уже эхо бомбёжки, которая закончилась так же внезапно, как и началась. «Мимо… Хер тебе…» Сдавило грудь, зазвенело в ушах, и тёплая, как банная вода, струйка скользнула по шее под ремешок каски. Он потрогал рукой – кровь. «Откуда кровь? Я что, ранен?» Он ощупал лицо, виски, затылок, провёл ладонью по снятой каске – цела, ни пробоины, ни трещины, ни вмятины, только очень горячая, так что пальцам больно. А может, это так кажется. Может, просто кожу на пальцах обожгло.

– Хер тебе, – промычал он, почти не открывая рта, потому что рот тоже был заполнен чем-то, что мешало дышать.

– Хер тебе! – изо всех сил закричал он и не услышал своего голоса.

Сразу всё затихло. «Улетели», – догадался Воронцов. Они не убили его и на этот раз. Все они, все тридцать, с наполненными бомболюками и пулемётами с полной заправкой лент, прилетали сюда, на этот пригорок, чтобы убить его, Саньку Воронцова из села Подлесного, чтобы он никогда не вернулся туда, не увидел своих сестёр, не обнял мать, не ходил с дедом Евсеем за речку на охоту, не косил свою семейную дольку с братом Иваном и отцом, не повидался больше с Любкой… Ни один из них, даже самый опытный, не попал в его окоп. Они меня не убили. А я уже убил. Так кто же из нас сильнее? И кто кого должен бояться?

Он понял, что выжил и на этот раз. И теперь надо было откапываться. Потом надеть каску, она к тому времени остынет, и затянуть потуже ремешок. Найти гранаты и котелок. Где они? Они сейчас важнее всего на свете. Всё завалило комьями глины, дёрном и рыжим песком. Бруствер, накануне с таким тщанием выложенный на запад, северо-запад и юго-запад, смахнуло взрывной волной, и теперь надо было насыпать новый и хорошенько замаскировать его ветками и травой. Пока не началась танковая атака. Когда начнётся, будет поздно.

Воронцов рывком расстегнул брезентовый чехол, вынул лопатку и принялся выбрасывать наружу землю. Его завалило почти по пояс. Винтовка стояла в углу. Он протёр запорошённые песком плаза и вдруг увидел, как самолёт с жёлтым грязным брюхом и чёрно-белыми крестами на угловатых плоскостях снова вынырнул из-за обрубков деревьев, беззвучно, как в немом кино, качнулся над лощиной, опять выбросил свой чудовищный помёт и косо взмыл вверх. Землю дёрнуло в сторону, окоп наклонило набок. По лицу хлестнуло землёй, обожгло, стало душить. Выедало глаза. «Да я ведь ничего не слышу, – догадался он, проводив взглядом стремительно скользящий над верхушками деревьев угловатый силуэт пикировщика. – Вот почему кровь из ушей… Лопнули перепонки». И они ещё не улетели. Они ещё бомбят. Они ещё не оставили намерения достать его, разорвать взрывной волной или зарубить осколком. Его, последнего неубитого в этой траншее, заваленной глиной и обломками деревьев.

Кровь текла изо рта, из носа. Он утирался её рукавом и пытался рассмотреть её цвет. Кровь была чёрной, перемешанной с землёй. Откуда во мне земля? Земля хрустела на зубах, ею были забиты ноздри и, казалось, уши тоже. Вот почему я не слышу… Земля… «Земля!» – хотелось закричать ему, чтобы избавиться от неё, от этой тяжёлой земли, которая, казалось, вот-вот станет его плотью и сутью. Но вместо крика он, давясь и напрягаясь в невероятных судорогах, едва-едва простонал:

– З-а-а-а!.. З-за-а-а!..

Он закашлялся, и тут же его стошнило какими-то багровыми сгустками. Он тупо смотрел на них, и они казались ему чужими и отвратительными. Сразу стало легче дышать. Земля ушла из него. Он её попросту выблевал. Выблевал вместе с частью самого себя. С той частью, которую презирал, особенно в последнее время.

– Зем-ля… – услышал он чужой голос. – Зем-ля! Хер тебе!

Самолёты улетели. Они больше не появлялись над дымящимися обрубками искалеченных деревьев. Улетели. Теперь действительно улетели. Земля ушла… И он немного слышал. Слышал, как моторы стали удаляться и вскоре пропали за лесом. В ушах звенело: кто-то, как заведённый, бил и бил молотком на камне бутылки, и стёкла со звоном разлетались вокруг, попадая в глаза и в уши…

Воронцов отвинтил крышку фляжки, сделал глоток. Вода оказалась солёной, так что от неё даже щипало губы. Он выплюнул её и сделал ещё один глоток. Теперь в ней не чувствовалось привкуса крови, и он почувствовал её облегчающую свободу. Послышался какой-то странный дальний свист и шорох. Два звука, пытаясь слиться в один, как будто обгоняли друг друга. «Так начинается артобстрел», – мигом сообразил он. Но никакого артобстрела не было. Воронцов вдруг понял, что странные звуки, похожие на шелест и свист снарядов, рождаются и живут в нём самом. Он что, контужен? Неужели он контужен?