Сергей Михеенков - Примкнуть штыки!

– Близнюк! Артиллеристов позови! Скажи, Кондратий Герасимович зовёт.

– А где их искать? – ворчал в ответ измученный усталостью и недосыпанием боец небольшого роста в обгорелой шинели не по росту.

– Ищи, ищи, Близнюк! – шумел повсюду старшина.

Артдивизион, в котором было несколько офицеров, тоже подчинялся этому старшине, радостно суетившемуся среди своих бойцов и повозок чудом вырванного из окружения обоза.

– Близнюк, ёптать, куда ты задевал мой сидор?

Вещмешок старшины вскоре обнаружился едва ли не на нём самом. Весь обоз, и даже легкораненые, дружно смеялись. Смеялся и сам старшина. И тут же, чтобы прервать это внезапно образовавшееся во вверенном ему подразделении легкомыслие, распорядился осмотреть раненых и по необходимости сделать перевязки особо нуждающимся.

– Близнюк, как там лейтенант?

– Да что лейтенант… – как-то обречённо-нехотя ответил Близнюк и отвернулся.

– Ты мне, Близнюк, смотри… На меня, говорю, смотри. Смело, как в прицел. Понял? За лейтенанта мне, ёптать, головой… Понятно?

– Понятно. Чего ж не понять. Только что ж я… Я не хвершал. – В голосе Близнюка та же обречённость и усталость, что и минуту назад.

Лейтенант, командир роты, лежал на повозке, на еловых лапках. Лапок под низ настелили толстым слоем, чтобы не так сильно трясло в дороге. Глазами, полными страдания и боли, он неподвижно смотрел прямо перед собой. Глаза его были раскрыты широко, и в них горел уже нездешний огонь. Как будто лейтенант уже видел того, кого хотел увидеть теперь и от кого, единственного, ждал избавления от всех своих страданий. Лейтенант был примерно одних лет с Воронцовым. Видимо, только что из училища. Гимнастёрка новенькая, ни разу не стиранная. Лоб бледный, в горячечной испарине. Впалые щёки обмётаны реденькой недельной щетиной, которая уже начала формироваться в юношескую бородку. Такие лица Воронцов видел на репродукциях с картин дореволюционных художников, изображавших молодых монахов и монастырских послушников. Под голову бережно, видать, рукою Близнюка, подоткнут сложенный подушкой ватник.

– Куда его? – спросил Воронцов пожилого бойца с санитарной сумкой; санитар хлопотал возле повозки, и в глазах у него стояла та же растерянность, что и у Близнюка.

– В грудь. В руку. Ноги тоже перебиты. Всюду, товарищ лейтенант, – ответил санитар, всматриваясь в ладную форму и необычные петлицы подошедшего к повозке курсанта.

– Тяжело.

– Ой, тяжёлый. Думали, не довезём. А вот – довезли. Когда снаряды стали рваться, конь понёс. Как мы не опрокинулись? Ох, летели! Ох, летели! Многих там ещё, за рекой, побросали, – вдруг торопливо, с придыханием заговорил пожилой санитар. Он затравленно оглядывался то по сторонам, то на неподвижно лежащего лейтенанта, будто боялся, что тот, очнувшись от своих страданий, услышит его и не одобрит. – Ранетых-то ой-ёй-ёй!.. Едем, гоним коней, а они за телегу да за колёса руками хватают, плачут: «Братцы, возьмите нас! Братцы, куда же вы!» А им – по рукам! Лошадей – в кнутья! Немец-то уже вот он, моторами ревет. Куда их, всех-то, возьмёшь? Ох, Матерь Божья, Царица Небесная! Повидали мы там горя. И греха много на душу приняли. А и сами-то насилу ноги унесли. Коней гоним, а они: «Братцы, не оставляйте на погибель! Куда ж вы нас оставляете! Милые, заберите!» Веришь, нет, товарищ лейтенант, так и гудёт в голове ихний крик. Как всё одно контузия. После первой контузии у меня так-то было. Чуть что, бывало, – в слёзы. Хвершал сказал, что, дескать, что-то в нервах потревожено. Не приведи господи под ихние тяжёлые снаряды попасть. Кладут точно. Из окопов так и вышвыривает всё живое. Как всё одно птенцов из гнезда… Слава богу, позади теперь…

«Да, они побывали в таком пекле, о котором мы только слышали, – подумал Воронцов. – Позади… Здесь тоже не тыл. Уже не тыл. Сколько народу бежит. И все с оружием. С пушками. С пулемётами. Что же это такое?»

– А вы что же, санитар?

– Да какое там! Санитара нашего, Петьку Тёмушкина, ещё третьего дни убило. Миною так и разорвало. Одна вот сумка осталась целая. Всего по олёшкам раскидало… Ездовой я. Ездовой первого расчёта второго взвода. Только и взвода уже нетути. Пушки наши разбомбило все как есть. Расчёты поразбрелись кто куда. Кто к пехоте прибился, а кто к другим расчётам, где свой народ побило и некомплект… А до набилизации конюхом в колхозе был. Тут, недалече, наш колхоз. Ох, товарищ лейтенант, и хороший колхоз у нас на Полукнязевке был! И я в нём – конюхом. А конюх в колхозе, известное дело, непоследний человек… Теперя всё под германца пойдёт. Разорит, разволокёт добро наше. Хомуты совсем новенькие, сбруи… А санитаром старшина назначил. Старшина-то у нас сердитый. Строгий командир. Он и пистолетом, если что не по нём, пригрозить может, и воспитком… Когда б не он, пропали б мы. Коченели б сейчас где-нибудь в Шатином болоте. Коршуном подлетел, сумку Петькину сунул: назначаю тебя, мол, санитаром, и всё тут… Попробуй, откажись.