Степанида Воск - Я (не) хочу

От переживаний, а, может быть, злости лицо мужчины приобрело багровый оттенок. Того и гляди удар хватит на нервной почве. Хотя, он стольким людям сделал зло, не единожды был проклят, и тем не менее до сих пор жив. Еще и здравствует. Жиреет и богатеет на чужих страданиях.

Ненавижу старого похотливого козла.

Если бы не папин ультиматум, я ни за что бы не ступила ногой в эту семейку. Лишь уверения родителя, что жить с молодым мужем мы будем не в доме свекра, а в собственной квартире позволило меня уговорить.

– Я уйду, только заберу то, что принадлежит мне по праву, – рассмеялся Свободин.

Из головы не выходила его фамилия. Где-то я уже ее слышала. Давно. От волнений последних часов мозги отказывались полноценно работать.

Свободин. Свободин. Что же такое мне о нем известно?

Я крутила и так, и эдак, не забывая следить за происходящим.

Напряжение нарастало.

Зрители в зале забыли, как правильно дышать, наблюдали за схваткой двух монстров.

Аркаша Хмельной даже рядом не стоял со своим отцом, настолько он на него не походил. Избалованный сынок, умеющий лишь веселиться и прожигать жизнь.

В то время как его папаша – грозный зубр, переживший лихие времена, сумевший остаться в живых, выйти сухим из воды. Похоронивший всех своих соратников и подобравший под себя все их богатства.

Среди людей ходили слухи, что он и поубивал друзей. Одному устроил автокатастрофу. Другому подкинул грязные наркотики, от которых тот отправился на небеса от передоза. Третьему чужими руками пустил пулю в лоб.

В лицо мужчине о том никто не говорил, со стороны правоохранительных органов обвинения не выдвигались, но люди шептались. Слухи на то и слухи, чтобы быть достоверными.

– Твоего тут ничего нет, – рычал Хмельной, сжимая и разжимая кулаки, словно хотел броситься на обидчика.

– Твой сын проиграл мне миллион долларов.

– Он не мог такого сделать, у него его нет, – отец бросил короткий взгляд на сына.

Младший Хмельной под тяжестью отцовского взора побледнел, покраснел, следом позеленел. И, вообще, был готов провалиться сквозь землю.

Впервые он сделал что-то такое, за что папаша готов был его разорвать на мелкие кусочки.

– Все в зале слышали обратное, – рукой с пистолетом Свободин обвел зал.

Тимофей вроде бы и не угрожал, но все видели на чьей стороне сила.

– Я рассчитаюсь за него, – прорычал Хмельной. Ему безусловно было жалко денег. Миллион огромная сумма, но выглядеть слабаком и неудачником в глазах сотен гостей он себе позволить не мог.

– Поздно, батенька, сынок у тебя большой мальчик и сам решил свои проблемы, – рассмеялся Тимофей.

– Ты отсюда никуда не уйдешь, – с нажимом произнес Хмельной. – Мои ребята…, – мужчина обвел глазами зал, заинтересованные лица людей и поправил себя, – мои гости не дадут тебе подобное сделать.

Я не сомневалась, что у всех охранников Хмельного под пиджаками имелось оружие, только они не имели право его показывать, в отличие от Свободина. Свободно размахивающего пистолетом.

Он неубиваемый что ли или просто дурной?

Да завтра весь город будет знать что произошло на свадьбе. За ним начнут охотиться, как за диким зверем. У Хмельного все куплено. Все менты подвязаны. Все судьи в кармане. К нему прокурор города ходит на поклон.

– Неужели ты считаешь, что я не предусмотрел ничего подобного? – рассмеялся Тимофей. – Как думаешь, а с чего вдруг случилась драка на стоянке машин? И по какой такой причине она переросла во что-то большее? – ухмыльнулся.

Я не знала на что конкретно намекал Свободин, но то, о чем он говорил, отражалось в глазах Хмельного. Он бесился. Со страшной силой бесился. Хоть и старался не показать этого.

– Тронешь меня или кого-нибудь из моих людей и в переулке Благодатном взлетит на воздух один непримечательный с виду объект. Хочешь проверим что в нем в конечном счете останется? – игриво спросил Тимофей.

Хмельной побелел. Глаза мужчины стали размером с огромные блюдца.

– Ты не посмеешь.

– Еще как посмею. Хочешь сохранить его в целости и сохранности? Вижу, что хочешь. Тогда приказывай своим людям… гостям, прошу прощения, не отсвечивать. И не мешать мне.

На Хмельного было страшно смотреть. Он сопел. Пыхтел. Готовился рвать и метать. Но не мог.

Что-то его останавливало. Нечто настолько важное, что он готов поступиться своей гордыней, своими принципами лишь бы сохранить в целости и сохранности что-то действительно важное для него.