Николай Старинщиков - Леший

– Да! Да! Да! – неистово повторяла гимнастка.

Мы сменили позу.

– Ой! Не могу! Сейчас я скончаюсь! – вновь воскликнула она…

Все завершилось, однако по-прежнему не отпускало странное чувство. Казалось, мной пытались воспользоваться. Она вела разговоры на запрещенные темы, хотя и не получила при этом желаемой информации. Трахаться еще раз ей не захочется, если, конечно, она не сексуально озабоченная. Она поняла, что я или ничего не знаю или просто держу язык за зубами.

– У меня чешутся руки… Надо быстрее разгрести здесь это гнездо, – тихо произнесла она.

Я молчал. Она слишком многого хотела. У нее чесались руки, и я мог заразиться. Но я не хотел, чтобы из меня делали клоуна, и меня потянуло в сон.

– Все вы, мужики, такие, – сказала она, и я испытал слабый укол ревности.

– Что? – не разевая рта, спросил я.

– Сделают свое дело и спать. Ну, давай поговорим, что ли.

– Не могу. Извини. Завтра…

Я повернулся набок и вскоре услышал свой собственный храп. Напарница продолжала сидеть, уставившись невидящими глазами в невидимый двор.

«Пусть сидит, если хочет, но Кожемякин не скажет больше ни слова», – подумал я о себе как о ком-то постороннем, вновь засыпая…

И вот мы проснулись на радость старухам: они просто изнурили себя ожиданием.

– Кто ты по званию? – спросил я напарницу.

– Подполковник, – чуть слышно произнесла она.

Солнце давно смотрело во двор. Вода ушла в землю. Трава, пришибленная дождем, распрямлялась. Я рассмотрел, наконец, подругу. Она казалась старше, чем выглядела на ощупь.

Мы выбрались из машины и, разминая суставы, направились умываться в летний домик. Это была небольшая пристройка в конце двора, где раньше помещался курятник, а теперь находился умывальник.

Напарница принялась чистить зубы, вынув щетку из походной сумки. Косметичку она положила рядом. Я сел на скамейку и ждал объяснений. Этого требовала наша на редкость подозрительная встреча. Однако подполковник молчала. Меня интересовала вовсе не она, интересовало другое. Меня интересовал убитый в поезде напарник.

– Как? Разве ты не знаешь?

Щетка застряла у нее во рту.

– Разве ты не связался с учреждением и тебе не объяснили?

– Там знают столько же. Кроме того, у них нет оснований верить мне…

– Вот оно что…

Щетка ожила в ее руках. Глаз напарницы видно не было, но я почему-то думал, что они бегают в поисках ответа. Возможно, она формулировала ответ, в мыслях воспроизводя событие.

– Что произошло в вагоне? – вновь прозвучал мой вопрос.

Ответа не последовало. Затылок напарницы вздрагивал в такт движениям руки. Она лишь пробурчала что-то нечленораздельное и кивнула головой. Мне дали понять, чтобы не донимал. Нужно лишь подождать.

Закончив с зубами, она ополоснула лицо, тщательно промокнула его полотенцем, а затем сразу же приступила к косметичке. Лицо у нее еще оставалось влажным, но ей уже не терпелось положить первый мазок. А может, это был еще один повод оттянуть время. Так она никогда не соберется с мыслями и не ответит.

Настаивать на объяснении не было смысла: нарушены основные каноны. Это, в конце концов, не кокетство. Это безалаберность, грозящая обернуться пулей в затылок. Нужно самому умыться, и я приготовил щетку.

Надежда продолжала молчать, смотрясь в маленькое зеркальце косметички – большого зеркала в углу ей недостаточно. Вполоборота, искоса взглянув в ее сторону, я заметил в зеркальце её пристальный взгляд. Она следила за мной. Хороша штука! Она смотрит в мою сторону с помощью нехитрого прибора и не хочет отвечать, она формулирует ответ. Но ее никто больше не станет беспокоить. Она уже думает, что мечты у нее, наконец, сбылись: она села полковнику на хвост и будет тащиться следом всю оставшуюся жизнь. Как напарница. Как любовница. Еще как кто-нибудь. Ее не волнует, что это вовсе не входит в мои планы. А ведь мне на самом деле нужна свобода. Я просто обожаю это пьянящее чувство легкости и независимости. Поэтому я не женат до сих пор. Поэтому следует сбросить даму с хвоста, прямо сейчас.

– Собирайся, Надежда.

– Как? – удивилась она.

– Нам пора. Скоро здесь будут гости.

– Но мы приняли меры… И после дождя здесь нечего делать.

– Здесь слишком много ушей и глаз.

Она ничего не сказала, с сожалением на лице закрыла косметичку и обернулась ко мне. О боже! Передо мной стояла женщина-монстр! У бедняжки совершенно отсутствовало чувство меры. Она словно готовилась выйти на арену цирка – вот когда проявилась цирковая школа.