Карл Май - Том 11. Из Багдада в Стамбул. На Тихом океане - рассказы

— Шейх.

— А как он это заметил?

— Он вошел в палатку, а там не было ружей пленников и его оружия тоже.

— Я все это забрал.

— Я полагал, христианин не может взять без спроса!

— Это верно. Христианин не должен брать чужое добро, но он и не даст обворовать себя каким-то курдам. Вы застрелили наших лошадей, которые были нам дороги, и я взял за них шестерых ваших, которые нам недороги. У нас в сумках было много нужных нам вещей — вы украли их, а за это я позаимствовал оружие шейха. Мы совершили обмен: вы начали обмен силой, а я закончил его силой.

— Наши лошади лучше, чем ваши!

— А зачем тогда понадобилась моя?

— Шейх хотел ее иметь.

— Он действительно верил в то, что получит моего скакуна? И даже если бы это случилось, я бы нашел способ его вернуть. Кто обнаружил сегодня отсутствие лошадей?

— Тоже шейх. Он, после того как не нашел пленников, кинулся к лошадям.

— И он ничего не обнаружил?

— Часового, лежащего под собакой.

— И шейх освободил его?

— Нет. Он попал под собаку в наказание за то, что был плохим часовым.

— Но это же бесчеловечно. Разве вы не люди?

— Так приказал шейх.

— И это случилось бы и с тобой, если бы ты недосмотрел? Я лежал за лавровишней, всего лишь в одном шаге от тебя, потом подобрался к лошадям, о которых толком ничего не знал…

— Господин, не говорите об этом шейху!

— Будь спокоен! Я буду иметь дело только с тобой. Я сейчас сообщу своим спутникам твои слова, и они решат твою судьбу. Тебя будут судить не двое христиан, а четверо мусульман.

И я перевел мой разговор с беббе своим товарищам.

— Что ты хочешь с ним делать? — спросил Мохаммед.

— Ничего, — ответил я спокойно.

— Эмир, он нас обманул, предал и выдал в руки врага. Он заслуживает смерти.

— И что самое главное, — добавил Амад эль-Гандур, — при этом он клялся на бороде Пророка. Он трижды заслуживает смерти.

— Что ты скажешь на это, сиди? — спросил Халеф.

— Ничего. Сами решайте, что с ним делать!

Пока четверо мусульман совещались, англичанин допытывался у меня:

— Ну что, что с ним будет?

— Я не знаю. А что могло бы быть?

— Да пристрелить.

— А право у нас на это есть?

— Да, есть!

— По закону дело пойдет так: мы ставим в известность консула, потом жалоба идет в Константинополь, а оттуда паша Сулеймании получает распоряжение наказать злоумышленников или сам штрафует их.

— Сложной дорогой идет закон!

— Но это единственный путь для иностранных граждан. И еще: как христианин, что бы вы сделали с этим врагом?

— Не мучайте меня этими вопросами, мистер! Я англичанин. Делайте что хотите!

— А если я его просто отпущу?

— Пусть бежит. Я за него не беспокоюсь, он не заслуживает смерти. Лучше бы ему привесить мой больной нос — это было бы лучшим наказанием для человека, показавшего нам нос вчера, да такой, что почище моего будет! Да уж!

Беббе, похоже, опять томился от неизвестности. Он снова взмолился:

— Господин, что со мной будет?

— Это целиком зависит от тебя. Кого ты желаешь видеть своими судьями? Четырех правоверных или двух гяуров?

— Господин, я взываю к Аллаху и Пророку, судить меня могут настоящие верующие.

— Да исполнится воля твоя! Они оба простили тебя и передадут завтра твоим. Я умываю руки. Пусть будет что будет.

Наконец приняли решение остальные.

— Эмир, мы застрелим его, — сказал Мохаммед.

— Этого я не допущу ни в коем случае.

— Он обманул Пророка!

— А вы что, судьи ему? Пусть решает сам свои дела с имамом, Пророком и своей совестью!

— Он шпионил и предал!

— А кто-нибудь лишился от этого жизни?

— Нет, но мы потеряли другое.

— Хаджи Халеф Омар, ты знаешь мое решение. Мне неприятно видеть тебя таким кровожадным.

— Сиди, я не желал этого, — истово оправдывался он. — Этого хотят хаддедины и банна.

— Я полагаю, что банна вообще здесь должен помолчать. Он наш проводник, и ему за это платят. Измените ваш приговор!

Они снова зашептались, потом Мохаммед Эмин сообщил мне результат:

— Эмир, нам не нужна его жизнь, но он должен быть обесчещен. Мы отрежем у него прядь волос и ударим его прутом по лицу. Кто подвергается такому наказанию, лишается чести навсегда.

— Это еще страшнее смерти и не дает успешного результата. Я влепил одному беббе пощечину, потому как он оскорбил мою веру, а вчера он дрался на стороне шейха против меня. Его унизили эти удары?

— Отрезанная прядь унизит!

— Он возьмет и наденет тюрбан, чтобы ее не было видно.