Михаил Морозовский - Задание на лето. Книга вторая

День стоим, ждём, другой. На третий с Николаем, помощником моим, пошли его на улице ловить. Уж только к вечеру его у околицы и словили, да связанным в кузню уж силком волокли. Тут же к верстаку и приковали до утра, чтоб не сбёг да к утру-то протрезвел. А уж с утра горны разожгли, да железо калить начали да на наковальню бросать, а Лёху-то (вспомнил только, как его зовут), Лёху-то к наковальне ближе перековали да щипцы дали, чтобы, значит, жалезо с горна хватать да на кузню подавать. Раз он жалезку обронил. Другой. На третий только на наковальню-то положил тогда…

Я молоточком-то место удара показываю, а Николай молотом бить должен, да только заготовка-то гуляет из стороны в сторону. Николай раз промахнулся, другой, а уж в третий молот-то отбросил и со всего маха Лёхе в ухо-то по-деревенски и влепил, с матами так, смачно. Лёха, если б не прикованный был, из кузни бы точно вылетел, а так на длину цепи отлетел да и лежит. Подходим к нему, а он молит нас, мол всё понял, готов исправиться.

Мы тогда неделю-то домой не ходили. Бабы есть в кузню носили, но заказ выполнили день в день. Н-да…

И Лёха работал с нами безвылазно, но как только с кузни вышел, так вновь и запил, да пил уж не неделю – месяц его не видели-то. А уж потом прогнал я его. Нашто такой работник… И правду сказать, ведь подведёт, как пить дать – подведёт…

– Дед, а что такое правда? – спрашивает Михаил.

– Ты чё мне сегодня допрос устраиваш, спать-то будем аль нет? Тогда я покурю.

Дед присаживается на полутораспальную кровать, шарит на стуле спички.

Михаил тоже поднимается, открывает окно, подаёт деду папиросы, лежащие здесь же на подоконнике.

Дед закурил…

Помолчал…

Потом, уж прокашлявшись, спросил:

– Ты куришь, аль нет, Михаил?

– Курю, но очень редко, так, в охотку. Пачки на месяц хватает.

– Мать знает?

– Нет, – качает головой Михаил.

– Н-да… Кури, если хочешь, – говорит он, сильно затягиваясь и выпуская в сторону окна плотную струю сизого папиросного дыма.

– Не, не хочу, так посижу, послушаю…

– Ну слушай… В каждом из нас живёт два человека: один правильный, другой – настоящий. Так вот даже энти двое-то не всегда общий язык находят да не всегда правду-то друг другу сказывают. Вот и меж них не у каждого согласия добиться-то удаётся, а уж коль удастся кому, тут и появляется настоящий человек. Да и у того правды-то одной быть не может.

– Как так? – удивляется Михаил.

– Ты вот про то, что куришь, ни матери, ни отцу не сказал, так?

– Так.

– А, значит, матери-то тогда соврал, что не куришь? – хитро щурится дед, пуская струйку дыма перед собой.

– Ну так-то просто, чтобы мама не ругалась, не переживала, – пытается оправдаться Михаил, – да и курю-то я редко-редко.

– А сказать, значит, слабо было?

Михаил жмёт в ответ плечами.

– Значит, курил тайно? – гнёт своё дед.

– Ну да, – опустив глаза в пол, тихо и неохотно отвечает Михаил.

– Ну вот, а то и не подумал, что скажи ты, что куришь, да мало, да редко, да почему, может мать бы и поняла, да и не таился бы тогда, а значит и обмана не было бы, и совесть у тебя сейчас чиста была. А?

– А не поняла бы, да ремня отец тогда бы точно всыпал, – говорит Михаил.

– Ну и всыпал бы, это дело уже другое было бы, а так что сейчас имешь? Вот она, правда-то кака – у всякого своя, да ещё и не одна порой… Всё, завтра договорим. А сейчас спать будем – ложись!

– Дед, а почему я в паспорте у отца не вписан?

– Как не вписан? Откуда знашь-то? – насторожился дед.

– А один раз, когда возил его зубной протез на ремонт в мастерскую, он мне свой паспорт давал. У меня тогда ещё паспорта не было.

– Так это… ошибка здесь какая… иль забыли, – как-то заметно растерялся дед, не находя ответа.

Закрыв окно, Михаил ложится на старый чёрный диван и ещё долго не спит – разговор про правду сильно задел его…

– А дед-то прав… – думает он, уже засыпая.

Радиорубка освещена только светом луны. Лёжа ещё на заправленной железной старенькой кровати, Михаил только сейчас подумал:

– И надо же, обоих стариков звали-то одинаково! Раньше он об этом и не подумал.

После этой мысли он вышел из комнаты, тихо спустился по ступенькам на бетонные плиты, что лежали перед входом на кухню, и долго бродил по даче, пока за теми берёзами, что у горохового поля, не начал алеть закат…

Чернота ночи постепенно начала сменяться серостью. Послышались ещё неуверенные одинокие голоса просыпающихся птиц, пока их совсем немного, но с каждой минутой всё больше и больше, и вот уже можно услышать целый ансамбль, который в самом скором времени должен превратиться в весёлый лесной хор.