Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

— Знаете?..

Он приподнялся на локте и снова широко открыл глаза.

— Покойник!..

Теперь глаза у него остановились, не мигая.

— Покойник, — повторил он. — Вы ему не верьте… Он представляется… Его нужно — в могилу. Понимаете?..

Он все глядел на доктора, прямо ему в глаза.

Доктор сделал серьёзное лицо.

— Так вы говорите покойник?

— Уверяю вас. Вы не верите?

Как раньше, блеснули его глаза холодно и остро.

— Не верите! — крикнул он и схватил доктора за руку.

— Я его еще не выслушивал, — сказал доктор. — Тогда я вам скажу свое мнение…

Это его несколько успокоило.

Он выпустил руку доктора, кивнул головой.

— Не думаю, — заметил он, — чтобы я ошибся. Это видно сразу, я еще тогда заметил. Я привык. Ведь вы не были ни разу в сражении, а я был.

Доктор ушел распорядится чтобы его перевели в отдельную комнату, а он лег на бок, накрылся одеялом и, как раньше, подогнул ноги.

— Как у вас холодно, как у вас холодно, — произносил он от времени до времени и вздрагивал, как в лихорадке, всем телом.

Около фанзы была грязь.

Тускло блестела небольшая лужица как раз против маленького деревянного крылечка… Видно было, что около крылечка сильно натоптано.

Фанза, должно-быть, не была еще брошена или ее хозяева покинули ее совсем недавно.

На площадку крылечка от столбов, поддерживавших над ним навес, падала тень двумя черными и тянувшимися наискось через площадку полосками. Доски площадки, залитые месячным светом, казались белыми, будто на них просыпали мел; они даже словно чуть-чуть искрились, как белая сахарная бумага… Кое-где между досками площадки проросла трава; трава тоже была видна отчетливо — низенькие тёмно-зелёные, почти черные кустики с резкими пятнами тени около них.

Кругом было тихо.

Днём шёл дождь. Но теперь небо прояснилось. Горели звезды, яркие, лучистые.

Когда поручик Синков, осторожно поднимая ноги, чтобы под сапогами не захлюпала грязь, двинулся к крыльцу, лужа, казавшаяся темною, блеснула ему вдруг в глаза серебряным светом — точно небо глянуло на него снизу… точно под его ногами был тоненький-тоненький слой земли, а дальше в глубь и в ширь — голубой воздух, необъятное пространство, полное сияния и блеска…

Длинная тень легла от него через лужу; все мгновенно потухло.

Синков сделал еще шаг и остановился.

Ему почудилось, будто в фанзе что-то стукнуло.

Он хотел отойти в тень за угол фанзы, но у него сейчас же вместе с мыслью, кто может быть в фанзе, мелькнула другая мысль, что он как раз уходит в какую-нибудь лужу, которую теперь не видит…

Эта мысль, появившаяся в сознании мгновенно и также мгновенно, словно его кто дёрнул, задержавшая его на месте, расплылась бесследно и потонула в душе, и всю душу наполнила та первая мысль — кто может быть в фанзе.

Теперь он ни о чем больше не мог думать.

Он ничего не видел, кроме двери фанзы.

Месяц светил прямо на дверь… Поперёк крыльца и на двери, поднимаясь по двери вверх почти до самого косяка, лежала тень от его фигуры.

Одно мгновение ему показалось, что дверь отворяется: его тень чуть-чуть колыхнулась — и она непременно колыхнулась бы, если бы дверь отворяли… Но он подумал, что, может быть, шевельнулся и сам и, чтобы проверить себя, слегка подался в сторону. Дверь словно опять дрогнула…

Ему стало спокойно.

Он не был трусом и — не трус сейчас, но им овладело странное нервное состояние… Весь он замер; все силы ушли на одно; вся душа, как иногда пламя разгоревшейся свечи вытягивается в тонкое, длинное жало и тянется выше и точно стремится вытянуться как можно выше, — горела одной мыслью: «что сейчас будет»…

Каждую секунду он мог ждать выстрела иди появления на крыльце нескольких людей, готовых кинуться на него и убить.

А с ним были всего на все взводный Андреенко да рядовой Семенов… Да и тех он оставил позади.

Опять за дверью раздался стук, будто двинули стулом…

Он оглянулся кругом.

Теперь он выбирал место, где ему было бы можно пробраться, не рискуя произвести шума, к окну.

— Ваше благородие!

Он не сразу разобрал, что это такое. Ему показалось даже, будто кто-то зевнул в фанзе или где-нибудь сзади него, или захрипело в предсмертной агонии, когда не хватает в груди воздуха и голос гаснет вместе с жизнью.

Он вздрогнул от охватившей его какой-то непонятной жуткости и обернулся…