Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

Снял я шапку.

— Здравия желаю, ваше благородие!

— А, — говорит, — Сорокин! Здорово, брат. Погляди-ка, готовы сапоги?

А Петров уж вот он.

— Пожалуйте.

Подал ему сапоги прямо в окно. Чудно у них! Ну разве можно в окно!

И гляжу, — окно, как окно, а стен нет. Чудно!

Одел, значит, сапоги Алферов. Слышно сквозь окно, как они скрипят. Значит, там у него пол. Одел и уж бац — вот он выходит…

Кителек это беленький, чистенький; в руке палочка.

И пошел себе лужочком. Идет, палочкой помахивает, посвистывает… Головой это кочь-кочь…

И видно, что совсем ему хорошо, только газет нету. Да…

Солнышко это светит, шпанки звенят… Райские птицы тут, рай-древо… Помирать не надо…

Гляжу и думаю:

— Чего робеть…

Сейчас к Фёдорову:

— Можно, — говорю, — выкупаться? — Валяй, — говорит.

Ну, после купанья пошли мы дальше.

Идем это, слышим вдруг — шум.

Что такое?

Ну, как вам сказать, все равно вот, как мышь в подполье… Да… Царап-царап.

Только много громче. В роде как под полом у них мостовая, и там весна началась, и дворники с тротуаров лед это скребками гребут-гребут.

Остановились.

Я говорю:

— Что?

И только сказал, гляжу под ногами тута этакая доска не доска, плита не плита… Да… Кольцо ввинчено.

Федоров сейчас за кольцо.

— Гляди, — говорит.

Глянул я. Смотрю, внизу это земля, вверху облака… И схватился, значит, одной рукой за облако наш же солдатик… Царапается, а взлезть не может.

Другое облако у него под ногами, совсем маленькое, так и качается…

И как это он, значит, подтянется, подтянется на руках к верхнему облаку, а его туда-сюда… раскачивает… А сапоги по нижнему-то облаку др-р-р… др-р-р…

С гвоздями сапоги — так и дерут.

Увидел нас.

— Братцы!

Федоров кричит:

— Канат!

Я тоже:

— Канат!

Да, тоже, как и он… Значить, маленько попривык и осмелел.

И опять же вижу, человек сорваться может.

И слышу вдруг:

— Лови!

Шасть — канат… Хороший канат, я уж сразу вижу корабельный.

— Кидай! — кричит Федоров, — трафь на нижнее!

Бросил я канат… И так, знаете, ловко угодил — прямо на нижнее облако, прямо, ему под ноги.

Нагнулся он, подхватил.

Ну, верхнее облако сейчас и поплыло дальше… Дескать, чего мне тут делать, сами теперь обойдутся.

Солдат это, значит, давай себя канатом обматывать, давай обматывать.

Обмотал.

— Тащи!

Потянули мы…

И только подтянули так на вершок— глядь, и нижнее облако закружилось, закружилось на одном месте и поплыло себе за верхним.

До свиданья!

Ну, вытащили мы солдата, смотрим: лицо в крови, ноги в крови… Одна нога перевязана бинтом, другую, должно, не успели… Так вся, как бурак…

Вытащили, значит…

А я как уж совсем тут обрусел, сейчас недолго думавши:

— Доктора! Санитаров! Носилки! — кричу. Да…

И вдруг, мое почтение — доктор. Вот он.

Подошел.

— Снять, — говорит, — бинт!

А солдат:

— Ваше благородие, как можно бинт снять, она у меня на одной ниточке.

Он опять:

— Снять!

А солдат:

— Перевяжите, ваше благородие, лучше сначала другую. — Никаких, — кричит, — перевязок!

Ах, ты Господи! Что вы с ним поделаете?

И что же вы думаете, ведь, сняли.

II только что, слава тебе Господи, сняли, как ни в чем не бывало.

Даже не хромает… Даже кровь пропала. Во!

Глядь, откуда ни возьмись — офицер этот в кителе. Остановился. Поглядел, поглядел…

— Да, — говорит, — молодцы наши доктора…

II пошел себе дальше.

Я сейчас к Федорову:

— Что такое? Как так?..

— Дух, — говорит, — тут такой лекарственный… В роде, значит, как в Крыму. Чуете?

— Как в Крыму? — спрашиваю.

— Да, как в Крыму…

Чудеса! Прямо чудеса!..

— И ничего, — говорит, — не берут! Ничего… У нас, — говорить, — дух вольный… Кто хочет, — говорю, — сейчас разинь рот и глотай…

Ловко?.. То-то и дело. Так уж заведено. Потому если и так рассудить, например: чай или, скажем, деготь…

Пришел в лавку.

— Ну-ка, молодчик, свесь там фунт или два…

А как ты дух свесишь?

И опять же его ни в пузырек, никуда. На то он и дух. Дальше пошли.

Вижу опять окно. И сидят под окном двое солдатиков. Высунулись в окно, вниз смотрят. Только спины и видно да затылки.

Один ноги задрал.

Остановились мы.

Я спрашиваю:

— Что делают?

— Слушай! — говорит Федоров.

И вдруг слышу: ш-ш-ш… Потом шлеп! Потом, опят немного погодя: шлеп…

Слышу, что внизу шлепает и шипит внизу.

Все равно, как плюют на что… Только плюют-то — плюют, а зачем оно шипит?..