Ольга Апреликова - Злое Лето

Вот он почему даже имени своего настоящего не помнит! Точно, когда ехали сюда, чаще всего он получал именно зеленые леденцы!

– А наоборот чтобы – можно? Чтоб вспомнить?

– Нечего тебе человечьи глупости вспоминать.

– Но я…

– На-ка вот желтенький, от лишних вопросов… Бери!! Самый тебе нужный. Меньше знаешь – крепче спишь.

Леденец показался горьким. От ужаса Яд улыбнулся. Хозяйка умилилась:

– Ах ты, мой помощник. Какая ж я умница, что подобрала тебя, не дала зря сдохнуть там в ущелье-то… Да и сама сразу не съела. Уж очень ты был… Лакомый. Ретивый, гордый. Вечно правый такой царенок. А с коня-то сиганул да об камни расшибся как последний дурак. Ну, жить хотел.

– …С коня?

– Да конь каретки моей самобеглой испугался – ты ж как вывернул, ошалелый, вскачь, и меня-то напугал… Конь с обрыва и нет, визжал летел, а ты извернулся, прыгнул назад – и об камни грянулся башкой да ребрами. Уж и сам в пропасть сползал, как я подошла. Думала, доем за смертушкой – а ты живой еще, скулишь… Кровь горячая, соленая! Ну, я тебя вытащила да там прям в кустах и ополовинила. Зато зажило все, и башка заросла, и ребра. Служи мне теперь за это. Жалко, конечно, что дитем стал, а не лакомым парнем… Еще посмотрим… Ну, что уставился? Думал, тебе всё виднее? Самым умным себя считал? Ну-ну. Самая сласть-то – такого заполучить.

В первый городишко, как краб приткнувшийся к морю у маленькой серой бухты, пропахший сетями и рыбой, они успели как раз к ярмарке, и едва въехали на площадь, как к карете изо всех щелей паучками хлынула детвора:

– Самобеглая карета! Волшебные леденцы!!

Они совали липкие монетки, а взамен Хозяйка раздавала им леденцы медовые, рябиновые, яблочные. Но некоторым детям, как она шепнула, отборным, – жадным и сильным, ноющим и орущим, отпихивающим остальных – улыбаясь и сладко шепча, она протягивала леденцы красные и лиловые.

Корзинку простых леденцов расхватали вмиг. Яд хотел достать следующую, но Хозяйка одернула:

– Нет, у нас еще три городишка вон в предгорьях! Прячь обратно!

Под вой разочарованной ребятни она закрыла на крючок дверцу кареты, и та мягко покатила к городской заставе. Хозяйка небрежно ссыпала монетки в шкатулку и сказала:

– Это – на сахар. Он любую отраву в себя принимает… Сладкий мой, ты приметил, кому особые леденцы даю? Наглые, полнокровные, злобные, жадные – отравить, и будет одна сласть! Живая природа! Поспеют вот, так и заберем на обратном пути, – она достала из красной жестянки слабо шевелящегося паучка с раздутым брюшком, скормила ему катышек амброзии, сунула в рот, раскусила, почмокала. Выплюнула пустого паука в угол. – Удобрение, одно слово.

– И я такой был?

– …Нет, – подумав, сказала Хозяйка. – Ты был… Прям не знаю. Не жадный, не наглый… Не жалкий. Из умников. Я таких… Не пробовала еще. На тебя вон и леденцы-то как-то не так действуют… Но ты… Пахнешь – прям голова кругом. Будто…Ты мне… Нужен, да, – и взбесилась: – Но ты – мясо! Ты – человек! Люди – подлые хищники! Вон, дети-то. Малы, притворяться не умеют, по ним все видно, – усмехнулась Хозяйка. – Ты был еще вдобавок самоуверенный, правильный такой, нахальный, мол, в этом мире все мое… Да еще красииииивый, прям тошно смотреть, а гордость – хоть отжимай, ручьем текла… Человечий яд – он, знаешь, поопаснее моего.

– Потому ты меня и оставила? Для яда?

– Ты уже моя лучшая отрава, сладкий мой. Сколько я тебе лучших конфеток-то скормила особых, а? Ну-ка, возьми леденец…

– Я и так ничего не помню.

– А что тебе помнить? Что такое хорошо и что такое плохо? Зачем? Так живи. И то скажи: «спасибо». Поживешь пока.

– Как долго?

– Сколько я захочу. Не ной. Ты ж не дурак. Заметил, кстати, что мою карету видят только детишки? Взрослые – в них натуры больше, жизнь им глаза застит, обмануть легко – замечают только привычное, их сладости – не в сахарке… Понял?

– Понял, – Яд кстати увидел в окошко, как матрос мнет пьяной девахе юбку. – Дело в приманке. Взрослые на свое падки, на что им леденцы. А у нас карета как тортик, самое то для детишек. И яд в леденцах – сладкий.

Прибрежная равнина быстро уступала место холмам. Карета ползла все выше по каменистой дороге. По сторонам из-за сосен выступали скальные осыпи, ущелья, провалы, будто великаны расковыряли зеленые холмы, чтоб посмотреть, что внутри. Холмы становились все выше и каменистее, сосны – корявее и ниже, обломки скал – все больше, а серое море внизу сперва расстелилось во всю ширь горизонта, а потом словно растаяло в небе, исчезло. Хозяйка растянулась на сиденье напротив и спала. Затяжные скучные подъемы сменялись внезапными спусками, и Яд вскакивал, чтоб придержать сползающие с сиденья короба. Потом снова втискивался между ними и смотрел в окошечко. Видеть холмы, скалы и высившиеся впереди горы было почему-то больно. Если б не леденцы, он бы вспомнил что-то… Еще бы чуть-чуть, и он… Горы – это важно до слез, почему? Хоть плачь. Но кто-то внутри головы хмуро усмехнулся: «Князья не плачут». И он укрепился и стал ждать нового наплыва памяти. Наверно, в простые леденцы Хозяйка тоже подмешивает какую-то отшибающую ум дрянь. Как отказаться от леденцов вообще? Ведь другой еды нет, и они такие вкусные, вон, посверкивают в коробах, рука сама тянется… Он сдержался.