Андрей Посняков: Дикое солнце

Николай потянулся к бутылке, допил остатки дешевого крепкого пива. Ему и в самом деле сегодня везло.

– Проиграл – с получки отдам, – кивнул головой мужичок. – Ты меня знаешь.

– Знаю, Силыч, – усмехнулся Николай. – Потому и не верю.

– Да ты че, Колян? – Силыч привстало было, но напарник быстро толкнул его кулаком в грудь, сиди, мол, и не вякай.

– Л-а-адно, – Силыч обиженно махнул рукой и вдруг настороженно привстал, прислушался…

– Слыхал? Вроде как, кричал кто-то? Схожу-ка я в сторожку, мало ли. Михаловна предупреждала: сопрут доски – погонит с работы. И ведь выгонит же! А куда потом идти?

– Да уж, – тяжело кивнул Николай и пристально посмотрел на собеседника. – А мне б несколько досочек сгодились, сарай перекрыть.

Округлив глаза, сторож испуганно замахал руками:

– Что ты, что ты, Никола! Тебе-то что – ты воспитатель, а мне? Выгонит Михаловна, точно выгонит.

– Да не выгонит, – землистое лицо Николая озарилось хищной улыбкою. – Мы вот что с тобой сделаем, на них свалим! – он кивнул вверх, на второй этаж, где находились спальни.

– Да уж, – невесело рассмеялся Силыч. – Эти-то придурки? Поверит Михаловна, как же!

– Там не все придурки, – вскользь заметил Николай. – И Михайловна про то знает лучше, чем мы с тобой. Помнишь, Эд у нее тачку чуть не угнал?

Проводив взглядом ушедшего в сторожку напарника, он задумался, закурив «беломорину». Оно, конечно, да – о проделках – если так можно выразиться – Елены Михайловны Барабаш, директора интерната для детей с задержками психического развития (сокращенно – ЗПР) или, проще говоря – олигофренов – он, старший воспитатель того же учреждения, Николай Петрович Зубов, мог бы поведать немало. И о банальном воровстве всего, что попадется под руку – продуктов, краски, стройматериалов, и об использовании труда подопечных в личном подсобном хозяйстве, и… да о многом. Ну, махинации с квартирами – само собой. Некоторые из несчастных детей являлись наследниками, им бы квартиры и достались, если б не уговаривала их Михайловна уйти со временем не в настоящую жизнь – страшную и непонятную, а в такой же интернат, только для взрослых, где так хорошо, уютно, привычно. А квартирки, что ж… раз наследник невменяемый, да на попечении государства…

Приятные открывались комбинации, Зубов и сам бы был не прочь к ним присосаться, да только вот Михайловна ему покуда не доверяла – слишком уж мало еще работал. И года не прошло, как откинулся Николай с зоны, где мотал срок за кражу. Вернулся в родную деревню, где был на него записан старый, дедовский еще, дом, погулеванил малость, осмотрелся, да и подался на работу в интернат, как многие деревенские делали – почти все, кто не спился еще до конца, да не перебрался в город.

Михайлова – власть имела! Все кругом деревенские, а в деревне, кормившейся от интерната, директор – опора, надежда и власть, почище, чем у какого-нибудь там депутата иль старосты. Вот и Николай не стал зря зубы щерить – присматривался пока.

А доски-то на сарай нужны бы. Немного, штук пять-шесть. Зря этот черт Силыч упирается.

Тем временем, Силыч, придя к себе в сторожку – маленькую, у самых ворот, будочку, смахивавшую на собачью – оглянулся по сторонам, и, чуть посидев, выглянул в окно – показалось вдруг, будто за воротами кто-то ходил. Сторож открыл дверь, высунулся – ну да, за воротами метнулась к кустам чья-то черная тень. Ну вот, как же! Наверняка, кто-то из деревенских прослышал про доски и вот, хотел уже поживиться, сволочуга такая!

Выйдя из сторожки, Силыч тщательно осмотрел штабель – вчера ведь только эти чертовы доски и привезли, перестелить полы. Часть уже сразу к Михаловне в дом пошла, а часть – вот они, лежат, хорошие доски, крепкие.

Тоже самое думал и Зубов. Поднявшись на второй этаж, прошелся по коридору, услыхав донесшиеся из мальчишечьей спальни приглушенные крики.

Замерев у двреи, вопситатель прислушался… Так и есть, стонал кто-то! Недобро прищурившись, Зубов вытащил из брюк ремень – ужо, получите! Так, для порядка. Сказано, всем ночью спать – значит спать, а не орать. Да не скрипеть зубами.

Бесшумно открыв дверь, Николай, сжимая в правой реке ремень, заглянул в спальню и, услыхав стон, тигром ринулся к койке, стоявшей у самого подоконника, замахнулся…

И, скрипнув зубами, пустил приготовленный было ремень. Стонал новичок, Эдик, которого должны еще были осматривать всякие комиссии и психиатр – потому Михаловна строго-настрого всех предупредила – не трогать. Пока…