Александр Пальчун - Перестроечная кувыркайка

И речь тут идет вовсе не о так называемом редакционном портфеле, куда отправляются никчемные материалы. Исповедаться надобно о другом – о наличии особенного ящика письменного стола – потаенной редакторской страсти.

Когда хлопоты окончательно перехватывают горло, а мысли отказываются повиноваться и устраивают в голове коллапс, редактор выдвигает заветный ящик. Затем он откидывается в кресле в предвкушении удовольствия. Словно морфинист, вынимает из ящика заранее припасенную для такого случая рукопись и, закрыв глаза, начинает медленно и с наслаждением рвать ее на мелкие полоски.

Через минуту авария в голове устраняется. Мысли на перекрестке между мозжечком и правым полушарием приходят в движение. На лице появляется улыбка, во взгляде исчезает недавняя затравленность.

Если бы дизайнеры на мебельных фабриках хоть что-то понимали в своем ремесле, то этот ящик они бы с самого начала проектировали в виде гробика. Угодить рукописи туда, все равно, что привязать к ней камень и темной ночью забросить в глубокий пруд. Да-а-а! Незавиден писательский жребий! Но и редакторский не лучше. Хотя, казалось бы, перед редактором стоят всего две задачи – где отыскать талантливых авторов и как избавиться от графоманов?

Дверь редакторского кабинета стремительно распахивается. В ее проеме появляется обладатель фигуры, похожей на мешок с картошкой – самодовольный и неистребимый местный графоман Степан Сидорович Кутейкин. Красный и потный, в одной руке он мнет шапку, в другой – держит портфель неимоверных размеров. Под мышкой – растрепанная рукопись. Непогода и многолетние странствия по редакциям напрочь слизали краску с его битых судьбою ботинок.

– Нехорошо, Сергей Анатольевич! – вместо приветствия говорит Кутейкин.

Вся живописная фигура местного автора – от блестящей лысины до ветхозаветной обуви – не предвещает ничего хорошего. Она говорит, что явился он вовсе не в редакцию, а, как минимум – в столицу поверженного государства для подписания акта о безоговорочной капитуляции. Но редакция – не Фили, а Сергей Анатольевич – не Кутузов, имеющий возможность пожертвовать Москвой. За редактором только стена в обойных разводах да книжная полка. Припертый к ним, Сергей Анатольевич осторожно интересуется:

– Степан Сидорович, что случилось?

Кутейкин бросает рукопись на стол и без приглашения рушится на стул:

– Вот! Полюбуйтесь! Обнаружил в мусорном контейнере на вашем дворе!

Только теперь редактор понимает непоправимость содеянного. В измятой бумаге он признает недавний «шедевр» Кутейкина, вопреки заведенному правилу, выброшенный в мусор в неизмельченном виде.

– Как она там оказалась?! Вот чудеса! – говорит редактор. Он так естественно изображает удивление, что ему могли бы позавидовать Качалов со Щепкиным.

Еще минуту назад в кабинете звучал непринужденный смех. Ответственный секретарь и безответственный хохмач Полунников, желая устроить внеочередной перекур и позабавить коллег, зачитывал избранные места из работ Кутейкина. Но теперь и Полунников приуныл.

Вместе с обнаруженной в мусорнике рукописью Кутейкин кладет на стол свою новую поэму.

Степан Сидорович работает в сапожной мастерской неподалеку от редакции и каждую свободную минутку отдается поэзии.

Портфель Кутейкина в настоящее время расстегнут, и редактор к своему ужасу замечает его стопроцентную укомплектованность. Нет, автор скорее глуп, чем ленив.

– Степан Сидорович, видите ли, у нас сегодня очень напряженный день… – говорит редактор.

– Вот и хорошо! Отдохните немного.

Проявив непростительную слабость, редактор склоняется над стихами Кутейкина. Читая, он поначалу пытается подавить зевоту. Но затем, махнув рукой – чего уж там церемониться – не сдерживает себя. Таким образом он недвусмысленно рецензирует поэму.

Но Кутейкина не проведешь наивными уловками. Он развалился на стуле, словно в окружении телекамер, и ожидает эффекта, который произведет поэма на бездарного редакторишку.

Сергей Анатольевич тоскливо изучает рукопись. На бумаге почему-то помимо его воли возникает круглое лицо Кутейкина. Неожиданно это лицо, ни с того ни с сего, обзаводится усами. Затем на ненавистной лысине вырастает мерлушковая папаха, наискось перечеркнутая красной лентой. Вот те на! Так это ведь Чапаев! Легендарный комбриг бросается с кручи в кипящий бурунами Урал… Несколько метких белогвардейских очередей и… на успокоенной водной глади одиноко колышется непотопляемая папаха. Да нет же! Это шапка треклятого Кутейкина!