Корней Азарофф - За то, что дорого

Он заметил мой взгляд и поспешно добавил:

– Сэр.

Я наградил его самой милой улыбкой, на какую был только способен, и проинформировал:

– Люблю вежливых людей.

Парни, сжимавшие в кулаках карты, тихо захихикали. Пучеглазый посмотрел на них соответствующим образом, и те притихли.

– Так кто у вас за главного?

Я услышал, как кто-то поднимается по ступенькам крыльца, и чуть отошел от входа. Как раз вовремя. Дверь снова скрипнула, и в комнату шагнул маленький человек в высокой коричневой шляпе. Редко кто отваживался носить высокие шляпы в те времена – вокруг было слишком много желающих пострелять по ним. Я имею в виду шляпы.

В вошедшем я моментально и, как оказалось, абсолютно безошибочно признал начальника станции.

Холодные глаза смотрителя скользнули по кожаным сумкам.

– Почта? Хорошо.

Он строго глянул на своих курьеров:

– Собирайте карты и идите седлать лошадей. Сейчас будете у меня работать.

Пучеглазый сгреб в охапку замызганные прямоугольники, сунул их как попало в нагрудный карман рубашки, и трио торжественно удалилось.

Смотритель снял шляпу, бросил ее на стол и протянул мне руку:

– Джим Баррет.

Я во второй раз за сегодняшний день представился и обменялся с ним рукопожатием. Затем передал ему сумку с письмами и, сев на один из стульев, стал терпеливо ждать, пока Баррет внимательно изучит имена и фамилии тех, кому предназначались бумаги.

– Слава Богу, ничего срочного. Местная почта, – сказал он и вдруг добавил: – Мы тут пробуем немного поменять систему.

– То есть? Как это – поменять?

– На удаленные ранчо мы сейчас письма доставляем сами, а не ранчеры приезжают к нам. А те, кто поближе живут, те, да – свою корреспонденцию по-прежнему забирают лично.

Он сложил все письма в аккуратную стопочку и, словно спохватившись, поинтересовался:

– Поменяете пони и снова в путь?

И вот тут я поведал ему грустную историю о том, как один парень всадил пулю в голову своей самой лучшей лошади, потому что та сломала ногу.

– Понимаю, – он кивнул. – Но пони у нас есть, так что будет, на чем добраться обратно…

– Я думаю, не стоит беспокоиться, мистер Баррет, – перебил я его и вытащил из кармана куртки еще один конверт. – Я хочу попросить расчет. Здесь, – я протянул конверт ему, – соответствующие распоряжения.

Он опять кивнул, но на этот раз медленней. Потом снял пояс, в котором носил деньги, расстегнул его и стал отсчитывать доллары, заработанные мною за этот перегон. В золотых монетах, ровной стопочкой выраставших на столе, было все: и снежные дни, с морозом, пробиравшим до костей, и ледяные дожди, от которых было не менее холодно, и страшные грозы, когда в ослепительных всполохах молний ты ощущал собственную ничтожность, и неуправляемые разливающиеся реки, оставлявшие после себя снесенные постройки и вывороченные с корнями деревья, и неистребимая пыль, намертво въевшаяся в одежду, и выматывающее солнце прерий, обжигающее полуденным зноем… Все было здесь, в этих долларах. Все это и многое другое.

Я не стал пересчитывать деньги – и так видел, что здесь их столько, сколько надо.

– Жаль терять хорошего курьера, – сказал Баррет на прощанье и снова пожал мне руку.

– Наверно, не знаю.

Я открыл дверь и, чувствуя себя окончательно свободным, шагнул на крыльцо.

Если я собирался оставаться в этом городишке, то стоило разведать обстановку. Поэтому я прямиком направился в «Заходи, приятель!». Любой салун в любом западном городке был не только своеобразным клубом и местом сбора разных, иной раз весьма подозрительных, личностей, но и главным местом сбора всякого рода информации. Чтобы узнать, как обстоят дела там, где вы решили остановиться, первым делом следовало идти в ближайший салун.

Я так и сделал. «Заходи, приятель!» представлял из себя длинную узкую комнату, вдоль одной из стен которой протянулась деревянная стойка. Заведение насквозь провоняло едким дымом самокруток, запахом пороха и перегаром. Машинально я отметил про себя, что не мешало бы здесь проветрить. Дурацкая идея в подобной ситуации.

За стойкой главенствовал здоровый, похожий на индейца, мужик с кулаками размером с пол моей головы. Надо заметить, что моя голова мне всегда нравилась, чего, впрочем, не скажешь о кулаках бармена.

Я оседлал высокий табурет, положил руки на стойку и, продолжая исследовать бар, заказал чашку кофе. Громила смерил меня тяжелым взглядом и спустя несколько минут пододвинул ко мне чашку пальцем, толщиной напоминавшим дуло револьвера.