Виктория Козерог - Мы все умрем вчера

– Смею, смею, я безработный! Куда я сейчас пойду? На что я буду жить, а здесь хоть и плохо, но кормить будете.

– Не дерзите, наше учреждение – это не приют для бездомных и безработных!

– Вот и договорились! Когда меня отпустите?

– Уведите в камеру предварительного заключения, – кивнул следователь охраннику.

В коридоре стоял шум и крики: «Сбежали, сбежали!»

Ян улыбнулся – он представил себе дневального, прикованного наручниками к решетке камеры «обезьянника», который умолял безумную бабку взять запасной ключ в столе и снять с него наручники. Но бабулька не обращала на него никакого внимания и отгоняла невидимых мух: «Пошли вон! Пошли вон!»

Ямайке стало смешно и весело, его больше не волновала его дальнейшая судьба. Он знал, что все в его руках.

Вот это кино! Аннета стояла в кабинете начальника и медленно снимала с себя белую блузку, затем юбочку.

Михаил Сергеевич внимательно наблюдал за происходящим. Его выражение лица было спокойным, и только оттягивание рукой воротничка рубашки, как будто его сдавила удавка, выдавало его нервное состояние.

Девушка сняла черные лакированные туфли и теперь стояла босиком в чулочках с красными бантиками-подвязками. Руками она прикрывала обнаженную грудь. Мужчина подошел к ней и стал страстно ее целовать. Но вдруг его щека загорелась от боли, а в ушах засвистело от резкого шлепка.

И тут он понял, что получил оплеуху. Девушка выскользнула из его рук и исчезла. В недоумении он еще несколько минут не понимал, что произошло, как вдруг увидел висящие в воздухе буквы: «У тебя два варианта: первый – я показываю это кино твоей жене, второй – я отдаю тебе видеосъемку, а ты забираешь из полиции заявление на Мякишева». И подпись: «Фантомас».

– Вот мошенница! Ладно, пусть будет по-твоему, – вслух пробормотал он, – но если Мякишев еще хоть раз… – И, не договорив, стремительно вышел из кабинета.

В камере предварительного заключения было душно. Несколько человек резались в карты, кто-то рассказывал свою историю, как он сюда попал, кто-то просто спал на шконке. Ямайка с всклокоченными волосами сидел на табуретке и тупо смотрел в угол камеры. Вдруг он протяжно запел:

Песня звучала совсем тихо, но она шла из самого сердца, из глубины души и набирала силу.

Мужчины притихли и уставились на парня. Теперь пение стало слышно и за пределами камеры, где нужную тональность подхватил нежный девичий голосок, и гимн свободы полился уже в два голоса. Он как будто бы раздвигал стены этого мрачного заведения и выпускал на свободу души людей, попавших в беду и оказавшихся здесь, в заточении:

– Эх, раздолье,

– Отпусти меня на волю!

– Эх, раздолье!

– Разделю с тобою долю.

– Эх, раздолье!

Мужские, охрипшие и простуженные; женские, страстные и непокорные, – голоса уже со всех камер пели в унисон, и уже никто не мог остановить это единство.

– Э-э-эх! – воскликнул во все горло Ямайка и пустился в пляску.

Ему подыграли сокамерники, стуча по батареям и по табуретам. Стали барабанить и соседи по камерам. Этот получившийся спонтанный тарарам остановил ворвавшийся в камеру дневальный:

– Мякишев! На выход!

– Мне и здесь хорошо!

– Мякишев, отставить самодеятельность! Вы освобождены от заключения! На выход!

– Ну ладно, раз вы так настаиваете. На выход так на выход.

– Ямайка, ты к нам еще придешь? – забеспокоились сокамерники.

– Нет, теперь вы к нам. Встретимся на воле-волюшке.

Солнце светило ярко и ласково. Ямайка, отвыкший от солнечного света, на несколько секунд ослеп, но, когда открыл глаза, увидел столб ниспадающего водопада солнечных лучей.

– Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Семь цветов. Удивительно – это же радуга. Хорошая примета, надо радугу съесть на счастье. – И Ямайка стал жадно хватать ртом видимые цветные лучи света, но вдруг заметил, что на него странно смотрит прохожий.

– А вы что, не видите радугу? Ну ладно, тогда я пошел.

И действительно, вид у парня был нелепым: рыжие всклокоченные волосы, поношенные старые брюки и футболка на худом юношеском теле да сандалии на босу ногу. Родителей у него никогда не было, он так и не узнал, кто они и откуда. В интернате для сирот Ян был весельчаком, балагуром и задирой. По достижении совершеннолетия государство выделило ему однокомнатную квартиру, и Ямайка устроился работать на шоколадную фабрику.