Тимур Суворкин - Пусть всегда будет атом

Все, что было у нее с собой сейчас: красное платье, сшитое из подаренной Гришей ткани, да три мятые бумажки по десять рублей, что оказались в ее кошельке в тот самый день .

Сперва исчез ее Гриша. Сказав, что вернется под утро, он растворился в холодной ночи, оставив после себя лишь кошелек с деньгами да пепел сигарет на столе. Настя не знала, что за дела были у ее Гриши, но его исчезновение было как-то связано с шумом, поднявшемся по утру в городе – это сомнений не вызывало. Затем к шуму и слухам прибавились появившиеся на ее кухне коротко стриженные, скрипящие кожаными куртками братки Семы Воронка, начавшие задавать вопросы о Грише. Перерыв весь дом и поугрожав напоследок, бандиты ушли, оставив после себя лишь запах пота, густые синие клубы папиросного дыма и сидящую на кухне заплаканную девушку.

В больницу, где она работала медсестрой, Настя следующим утром пришла вялая, с тупой ноющей болью в голове. День прошел как всегда: она осматривала, перевязывала, ставила капельницы да уколы – этот круговорот работы вместе с запахом йода и хлорки как-то вытеснил бандитский визит из головы.

Василий – ее сосед, красный и запыхавшийся от бега, поймал ее на ступенях больницы по окончании рабочего дня. Василий еще в советское время работал автослесарем, и даже ядерной войне не удалось внести в его размеренную жизнь никаких корректив. Просто раньше он чинил колхозные ЗиЛы да комбайны, а сейчас работал в пожарной части Семы Воронка, занимаясь восстановлением автопарка, то подрывающегося на фугасах ярославских, то прошиваемого крупнокалиберными пулеметами рыбинских. Когда выдавалось свободное время, Василий любил выпить, и запои его заканчивались тем, что Настя долго и терпеливо лечила своего соседушку в больнице, на почве чего и сложились их приятельские отношения, перетекшие впоследствии в дружбу.

Тяжело дыша, Василий затащил Настю в проулок и коротко разъяснил той, что приехавший в город Сема Воронок рвет и мечет, и, учитывая все, что он сегодня слышал в пожарной части, дома Настю уже ждут братки, чтобы вывезти ее на окраину, в «Ягодку» или в «Медок», где она будет до конца жизни собой отрабатывать украденное Гришкой.

– Уезжать тебе надо, Настька, – отрывисто вздохнув, сказал ее сосед. – Сегодня же. У меня на железной дороге брат служит, на станцию иди, он поможет.

Не дожидаясь ответа остолбеневшей девушки, Василий по-отцовски чмокнул ее в лоб на прощание и ушел тревожно озираясь по сторонам: в их городе и у стен могли быть уши…

Вокзал Усть-Ажурска давно не действовал, но товарная станция принимала время от времени составы из земель бензиновых баронов, что доставляли в город драгоценное топливо.

В тот вечер на станции как раз дымил паровоз, готовящийся возвращаться в Бухару с пустыми цистернами и усть-ажурской древесиной. Помимо товарных вагонов, цистерн и пары платформ с пулеметами, к паровозу были прицеплены две теплушки. Одна предназначалась для бригады поезда, другая – для немногочисленных пассажиров. Брат Василия, участливо выслушавший девушку, сумел договориться, чтобы бухарцы взяли Настю на поезд, и в тот же вечер она покинула свой родной город.

Паровоз шел на юг уже вторую неделю. Миновали, на максимальной скорости, выставив на крыши автоматчиков Вологду, прошли неспокойные руины Ярославля, что внимательно провожали их взглядом окон немногих уцелевших панельных многоэтажек, обогнули по широкой дуге темную, мертвую Москву озаряемую теперь лишь зеленоватыми сияниями ночного неба, что появились над ней после Войны.

Шли с трудом. Воду для котлов брать еще удавалось, получая ее на восстановленных после Войны станциях, – с топливом же было совсем худо. Именно поэтому паровоз частенько вставал у заброшенных поселков и деревень, а пассажиры вместе с железнодорожниками вооружались пилами, ломами и топорами, разбирая оставленные хозяевами дома, выворачивая заборы, загружая паровоз сломанной мебелью, разбитыми стульями и шкафами, из которых прямо на пол вываливались книги, посуда и прочая утварь.

Настя была только рада этой изнурительной работе: она позволяла отвлечься и перестать думать обо всем, что как глыба льда, больно и без предупреждения, свалилось на нее, разрушив всю ее жизнь. Если всю первую ночь она просто проревела в старую, желтую от времени подушку, то в остальные ночи у нее просто не было сил, чтобы о чем-то думать. Поэтому она снова и снова бралась налитыми свинцом руками за топор и наравне с попутчиками рубила дерево для ненасытной паровозной топки, давая поезду одолевать километр за километром.