Ева Наду - И пусть их будет много

Усилившийся западный ветер нагонял непогоду. Над головами путешественников еще синело небо, но издалека, с самого горизонта, уже наползали на дорогу полчища сизых, одна к другой, туч.

Заканчивался второй день пути.

Если бы не огорчения последних дней, Клементина была бы даже рада путешествию. Она устала от Версаля, от необходимости постоянно быть на людях, устала от не подходящей ей должности, от бесконечной глупой болтовни и сплетен. И теперь прохладный, чистый воздух провинции бодрил ее тело и оживлял душу.

Там, при дворе, она постоянно испытывала чувство неловкости. И она понимала: все, что в последнее время случилось с ней, — а, впрочем, с ними обоими, — результат их неверного расчета. Похоже, они переоценили свои силы.

— Главное — не остаться в тени, — сказал ей когда-то муж, готовясь представить ее ко двору. — Если вы сможете произвести впечатление, — вы победите.

Он горделиво, с нежностью коснулся тогда ладонью ее щеки:

— Для вас это не составит труда, моя дорогая.

Думал ли он, что скоро ему захочется отказаться от своих слов? Не предпочел ли бы он теперь, чтобы она проиграла?

Клементина вздохнула. Ей следовало признать, что она, должно быть, разочаровала мужа.

Посмотрела на Филиппа. Ее муж сидел, откинувшись в темноту и прикрыв глаза.

Молчание, которое длилось уже несколько часов, тяготило Клементину. Филипп же, напротив, похоже, находил в нем спасение. Он не спал — она чувствовала это. Но и не давал ей возможности заговорить, отгородившись от нее этим притворным сном.

Карета была хорошо подготовлена к длительным путешествиям. Хотя снаружи она и выглядела весьма скромно, внутреннее убранство выдавало пристрастие ее хозяина к комфорту. Мягкие сиденья и огромное количество разнообразных подушек, пара теплых пледов в ногах, корзинка с хлебом, вином и фруктами — все это могло сделать путешествие приятным.

Филипп де Грасьен умел быть предупредительным. По его приказу два великолепных андалузца были привязаны позади кареты, чтобы при желании путешественники могли развлечь себя прогулкой верхом. И даже, — Клементина отметила это, — на скамью рядом с ней он не забыл положить небольшой томик стихов. Все это радовало бы ее, если бы она не знала, что внимание, которым окружает ее муж, — лишь хорошо усвоенная привычка.

Экипаж резко качнуло, Филипп де Грасьен мгновенно открыл глаза и выглянул в окно. Переговорил с сопровождающим их слугой, отдал распоряжения, после — взглянул на Клементину.

— Все в порядке, — успокоил ее.

— Филипп… — она решила, что теперь самое время отметить его внимательность. Легко коснулась пальцами переплета. — Вы так заботливы! Как вы догадались, что мне нравятся поэмы Вуатюра?

— Я понятия об этом не имел, не утруждайте себя благодарностью, — небрежно махнул рукой.

Она вдохнула-выдохнула раз, другой — чтобы справиться с собой. И задала, наконец, несколько дней мучивший ее вопрос:

— Филипп, объясните мне, пожалуйста, что случилось? Что произошло с вами? С вашим другом? Ведь вы знаете, что нас с маркизом никогда ничего не связывало. Даже дружба, увы.

Филипп потянулся.

— Вы просили избавить вас от домогательств короля, я это сделал. Как — вас не должно беспокоить.

Клементине показалось, что она ослышалась. Это было настолько чудовищно, что просто не могло быть правдой.

— Вы хотите сказать, что скомпрометировали меня, чтобы беспрепятственно увезти в какую-то глушь?! Вы унизили меня! Сделали меня посмешищем перед этими пустоголовыми куклами!

Раздражение, копившееся в ее душе, теперь получило такой мощный повод вырваться наружу, что она начала опасаться, что, не сумев сдержаться, как какая-нибудь прачка, вцепится ему в лицо. Ответ мужа привел ее в еще большее бешенство.

— Посмешищем? — усмехнулся. — Знаете, дорогая, с этим вы замечательно справляетесь сами.

Он принялся бесстрастно разглядывать свои ногти.

— Да! — она задыхалась от ярости. — Я часто попадала в глупые ситуации, но в половине случаев — по вашей вине! Если бы вы были рядом… Вы могли бы поддержать меня…

— Я нахожусь на службе у короля, — Филипп лениво цедил слова. — У меня нет времени быть вам нянькой.

Клементина замолчала, отодвинула занавеску, выглянула наружу. Долго смотрела, как мелькает за стволами деревьев низкое солнце.

Это невыносимо. Он подает тебе платок, он подкладывает под твою уставшую спину подушку, он останавливает карету, чтобы ты могла размять ноги и подышать свежим воздухом, но все это — исключительно дань вежливости и безукоризненному воспитанию. Клементине кажется, он делает это для себя. Ему не в чем себя упрекнуть — это возвышает его в собственных глазах.