В Слесарев - Геймекер

Во время визита, Мюллер в очередной раз был поражен различием интонаций, с которыми Ватанабэ изъяснялся на родном и немецком языках. Если на немецком, он говорил с мягкими вкрадчивыми интонациями, в которых угадывались, едва различимые заговорческие нотки, подтверждавшиеся доброжелательным, улыбчивым выражением лица, но когда тот переходил на японский, он словно превращался в другого человека. Речь его становилась отрывистой, гневливой, он словно вылаивал слова в лицо собеседнику, глаза выпучивались, на шее вздувались пульсирующие жилы. Казалось, еще немного и его хватит удар.

Однако удара не случилось. Ненадолго оставив майора в компании секретаря, Макото удалился, чтобы сделать последние распоряжения.

Особняк состоял из двух частей. Первая предназначалась для официальных приемов и была оформлена по-европейски. В глубине двора, среди цветущих вишен, находился небольшой Чайный домик, исполненный в традиционном японском стиле. Поскольку прием носил приватный, приятельский характер, Макото принимал майора там, желая показать колорит японской культуры.

Через 10 минут Мюллер был препровожден в Чайный домик. Разувшись, он протиснулся в небольшой раздвижной проем в стене игрушечного строения, и с трудом, с болью стареющих суставов опустился на пол, где ему указал радушный хозяин. Сидеть с согнутыми крест-накрест ногами было неудобно. Майор сразу же почувствовал тяжесть в спине и пояснице. Ворочаясь в непривычной позе, он с любопытством рассматривал окружающее пространство.

Из мебели в комнате ничего не было, кроме низкого столика, стоявшего на татами. Несмотря на простоту конструкции, он, казалось, был сделан из чего-то вроде окаменевшей сладкой ваты, или, скорее даже, из потемневшего после заката облака, спустившегося с небес на землю и застывшего здесь до утра. Явно ощущалось, что как только наступит рассвет, он – столик, вновь дематериализуется и отлетит в свое заоблачное пространство.

В нише, устроенной в стене напротив входа, на подставке, в глиняном горшочке стоял букетик незабудок и курильница, источавшая сизый дымок неровной струйкой поднимавшийся к потолку. Он наполнял помещение резким запахом чамбели (порошка сушеного китайского жасмина), который майор успел запомнить по прошлым визитам к дайнагону. В центре находился круглый очаг из старого, выгоревшего местами до полной прозрачности, клепаного металла, в котором, едва заметно светясь, тлели угли, распространяя волны тепла, совсем не лишнего в начале мая.

Макото уже сидел на татами, подогнув под себя колени. Его спина была пряма, руки лежали на коленях. Поза выражала отрешенность и спокойствие, как будто он был единственным существом во вселенной, созерцавшим себя со стороны, со всеми своими достоинствами и недостатками.

Вместе с тем, он был и самой любезностью, хотя где-то внутри этой безукоризненной учтивости теперь скрывалось едва уловимое ощущение, что майора для него вообще не существовало.

Он был без очков и менее улыбчив, чем обычно, несколько смутив Мюллера, привыкшего по-приятельски болтать с ним на самые интимные темы, забираясь в такие дебри ощущений, которые не смог бы не только обсудить ни с кем другим, но и извлечь, из глубоко запрятанного массива собственного естества.

Пытаясь найти соответствующую случаю тему, он обвел глазами помещение:

– Бедновато живете, – проговорил он, указав на спартанскую обстановку хижины.

Почти не изменяя спокойного, даже безучастного выражения лица, Макото ответил:

– Чайная церемония направлена на то, чтобы показать не богатство, не явную бросающуюся в глаза, а скрытую красоту, таящуюся в простых вещах, неярких красках и тихих звуках.

Помолчав, он произнес едва слышно:

– Она помогает ощутить незримое – скрытое в «трепещущей листве» вашего внутреннего мира.

Однако, уже через секунду, осознав, что уровень духовной восприимчивости гостя не позволит ему оценить глубину этой мысли, добавил:

– Майор, вон тот кувшинчик, с незабудками, что стоит в токонома, – он показал на нишу в стене, – фамильная драгоценность. Он изготовлен в 16 веке Аоки Мокубэ, и стоит как десять ваших новейших танков.

Мюллер с удивлением поднял глаза, куда указал дайнагон. Кувшин показался ему грубым, ничем не примечательным. Он не дал за него и трех марок, если бы тот вообще ему зачем-то понадобился. Он мог сгодиться для хранения керосина в подвале, да и то если не был таким маленьким. Майор пожал плечами.