Михаил Найдич - Высшая мера

Неожиданно мальчишка схватил его за рукав и горячо сказал:

— Дядя, в рощи и плавни не ходите… там бандиты…

«Что, собственно, происходит? — удивился Мартынов. — Неужто и этот сопляк обо всем догадался: и кто я, и зачем я? Нет! Просто-напросто казак, тот самый Петро Петрович, вел разговоры открыто, при Никитке. Хлопец молчал, потягивал молоко, но, видимо, сообразил, что к чему».

Терентий Петрович подмигнул мальчику: мол, не журись!

И, рывком прижав его к себе, тут же отстранил:

— Иди!..

Сам же пошел в обратную сторону — спокойно, твердо, не оглядываясь.

Схватили Мартынова под утро.

Он, однако, успел проснуться еще до того, как неизвестные люди набросились гурьбой, скрутили. Проснулся, вероятно, от шума, от чувства близкой опасности — оно, это чувство, вырабатывается непременно, пусть медленно, годами. Случайный ночлег, внезапное пробуждение — сообразишь не сразу, где ты да как сюда попал. У Мартынова же ушла секунда, малая доля ее, чтобы вспомнить деланно безразличный взгляд сутулого бородача, когда тот на просьбу о ночлеге ответил: «Иди лягай, не жалко», — и клюкой указал на сарай.

Сквозь щели сарая просачивалась ночь, едва-едва тронутая неясным рассветом. За стенами старались не шуметь, но вот прорвался простуженный нервный всхрип, своевременно не зажатый в кулак. Что-то лязгнуло — металлически холодно. И тяжелые шаги рассыпались по двору.

«Ну, к дверям идти бесполезно: наверняка замкнули», — подумал Терентий Петрович. Он еще вчера обратил внимание на дверную железную скобу. Да, так и есть: в замке заскрипел ключ. И оттого, что не ошибся, ему стало спокойней, даже чуточку весело. Ничего неожиданного. Такое событие он допускал заранее.

И вот ведут связанного Мартынова через все селение — спящее и неспящее. Черные домики, наглухо задраенные, как маленькие крепости. А рядом другие хаты — двери настежь; пьяный галдеж выплескивается наружу. Где-то к тому же, на другом краю, как пробка из шипящей бутылки, ударил выстрел. «Скорее всего из нагана», — по звуку определил Мартынов.

Он шел не сопротивляясь — к чему? Конвоиры слегка подталкивали его, кто прикладом, кто рукояткой нагайки. А один, невидимый, двигался сзади и все время старался наступать на пятки связанному по рукам пленнику. «У-ух, зараза!» — скрипел зубами Терентий Петрович, но упрямо не оборачивался, терпел. Это был огромный рябой детина — обладатель тяжелых, кованых сапог. Удалось его разглядеть, когда, оставив наконец свое занятие, он, скучая, зашагал рядом.

Небо стало серым, просветлело. Лишь над самой головой черное облако напоминало застывший снарядный взрыв, чуть пригнутый несильным ветром.

В станицах и селах, из которых выбивали деникинцев, немедля создавались органы Советской власти, ревкомы, милиция. Но часто не понять было: кто же действительно хозяин там? Население, запуганное бандами или недобитыми белогвардейцами — по сути, теми же волчьими стаями, не могло в открытую выказывать свои симпатии, поддержку Советам. Ну, а здесь, решил Мартынов, если и есть что-то вроде милиции или отряда самообороны, то наверняка же крепко связано вот с этим. Он поглядел на своих конвоиров. «Ишь ты, даже погоны не посрывали! Сейчас они, конечно, поведут в какую-нибудь хату и начнут снимать допрос».

Однако он ошибся. Повели к высокому берегу, а оттуда — вниз, на тропинку, ведущую к дальней роще.

Так и есть: настоящее логово там. Деникинские недобитки устроились довольно прочно. Пахло горячим хлебом (и где его тут пекут?!) и дегтем.

Вспомнилась Терентию юность. Еще до ухода на флот гулял он в родном городе с девушкой Глашей. Да-а, давненько это было. Собирался жениться. Так и вышло б, кабы не предстоящая царева служба. Имелась и другая причина. Родители Глаши, особенно отец, стремились выдать ее за богатого купеческого сынка и строго-настрого запретили всякие встречи со слесарем Терентием. Идут они, бывало, по нешироким улицам городка. Чуть появится вдали знакомое лицо — и сразу же Глаша отстраняется: и я — не я, и хата не моя. «Чего же ты пугаешься? — усмехался Терентий. — Увидят нас, ну и что? Живем по соседству, просто знакомые». Глаша сокрушенно качала головой: «В том-то и дело. Если б никакой любви у нас не было, шла бы я спокойнехонько, пусть хоть весь город глядит. А так…»

Почему же все-таки пришло это на память? Мартынов тут же понял. Вся разгадка в словах «если бы…». Ведь правда, сколько раз такое случается с людьми! Что-то приходится скрывать — и уже появляется скованность, боязнь, исчезает естественность. «Итак, никаких сомнений. Я школьный учитель. Работаю… какая нынче работа, когда позакрывали школы? Иду в Туапсе, к родному брату. Вот и все».