Михаил Найдич - Высшая мера

— Где-то же есть, наверное, — думал он, — ну, бумага какая-нибудь, что должен брать разведчик, уходя в тыл? Где бы раздобыть такую?.. — Впрочем, ему иногда просто нравилось доходить до всего своим умом. По опыту Мартынов прекрасно знал: нужно продумать каждую мелочь — одежда, содержимое карманов и прочее. А начинать надо с «испода». Когда-то у него возник спор об этом с товарищами. Один из них, усмехаясь, съязвил: «Так что же, по-твоему, даже белье выбирать следует?..» Мартынов выждал, когда уляжется неприятный смешок, и спокойно ответил: «Конечно, следует. Помнишь, на Маныче подозрительного человека схватили? Выдает себя за мужика, а нательная сорочка какая-то фильдекосовая, барская, одним словом. Мужики сроду таких не нашивали. И что же оказалось? Офицер-мамонтовец… А то еще бывает буквы на белье или одежде вышиты, какие-нибудь «И. И.»… По документам же, оказывается, человек тот вовсе не Иван Иванович, а, скажем, Петр Петрович. Вот!»

Мартынов с теплинкой в душе думал о своих друзьях, разведчиках. Кто-то из них наверняка шагает сейчас по нелегким дорогам в деникинском тылу или готовится к этому. «Помоги им, судьба, пошли удачу!» — Терентий Петрович глядел на свои руки, как бы уточняя мысль: от них-то, от рук и ума, все зависит.

Вошел в хату, где моложавая хозяйка копошилась у печи… И старалась же она! Печь накалялась, окутывалась аппетитным дымком, шипела поджариваемым салом и луком. Сама хозяйка тоже раскраснелась, как печь. Черноволосая, статная и крепкая казачка, лет тридцати.

Мартынов еще до бани успел наколоть ей дровишек, и теперь в благодарность она старалась сыто покормить постояльца. А, может, и другие мысли были у нее?.. Вот затеяла она разговор, что крыша на хате давно-давненько прохудилась. А перекрывать некому. Мужиков в станице не осталось.

— Так-таки ни одного?

— Сумлеваешься? Ты же ноне ходил по станице. Сам, поди, видал.

— Куда же они подевались, казаки ваши? — Мартынов, присаживаясь к столу, поднял на хозяйку веселые глаза.

— Куда, куда… Закудахтал. Кто в отступе с белыми, а кто у ваших — в чужих краях, в Московии. А нам, бабам, все одно тоска выходит.

— Ну, старики-то остались, — неуверенно проговорил Терентий Петрович, опуская глаза.

— Остались и старики, и ребятишки. Да много ль толку от них?

И Мартынов снова не понял, о чем она — только ли о хозяйстве, о крыше?

Нет, должно быть. Мысли женщины сложнее. И в глазах ее — искорки, лукавые и теплые одновременно. И что же получается, дорогой товарищ? Мартынов легко представил, как, подавшись на подобные зазывы, живут, да, живут еще кое-где по селам и станицам мужики возле бабьих юбок, мужики, попрятавшие головы от борьбы. И выжидают они — чья возьмет; тогда-то они и повылезут: «Вот и мы!..» Мартынов презрительно сложил губы, захотелось от злости плюнуть.

Хозяйка женским чутьем уловила весь ход его мыслей, все изгибы настроения; отошла к печи и разговор не заводила более. Нечаянно загремела ухватом и тут же сконфуженно оглянулась на постояльца.

Мартынов увидел чуть склоненную шею, по бокам которой, словно бы журча, текли к нательному крестику позолоченные струи цепочки. Главная мысль осталась неизменной, и, как бы продолжая давнюю полемику с друзьями, Терентий Петрович улыбнулся: «Да, не только с белья — с самого тела должен начинать свой маскарад разведчик. Взять, к примеру, тот же нательный крест… Вот так-то!»

Вышел он из станицы вечером, когда небо поблекло и затянулось вдали расплывчатыми белесыми облаками. Они, эти облака, могли легко превратиться в грозовые кулаки и, фиолетово плотнея, переполняясь неизбывной силой, ударить по земле изломанными клинками молний. Этого можно было ждать: края неба подозрительно темнели, и Мартынов глядел на них внимательно, но без тени тревоги.

Он уже отрешился от всякого, даже маломальского уюта, который, собственно, и не уютом надо бы назвать, а просто крышей над головой, без которой в обыденной жизни не обходится человек. Но именно — в обыденной, в обычной. А жизнь для Мартынова сейчас начиналась совсем иная, и трудно было предположить, когда и где застанет его первая вешняя гроза — животворная, поднимающая стремительно вверх свежие ростки и листья. Такой грозе рад каждый, кроме тех, пожалуй, кому и укрыться негде во время ее буйства. Терентий Петрович был сейчас именно таким. Бездомным. Одиноким в этой степи, сырой, не успевшей еще по-настоящему отогреться после недавней стужи…

И все-таки Мартынов не боялся надвигающейся грозы, а, наоборот, вовсю желал, чтобы скорее, как только можно, прогрохотала она. Промокнет до ниточки? Эка невидаль. Зато уж потом станет воздух, как парное молоко, и не посмеет зима задержаться за вешним порогом и напомнить о себе даже случайным утренним заморозком.