Михаил Найдич - Высшая мера

Никифор попытался определить, кто же этот смельчак, бросивший угрозу, — надо быть к нему поближе, но это оставалось загадкой. В подвале тесно. Прижавшись один к другому, ждут.

Наступило затишье на некоторое время, лишь редкие выстрелы доносились сюда: то ли скотину стреляли бандиты, то ли так, перепившись, озоровали.

Часа через два наружную дверь открыли. Зычный голос скомандовал:

— Выходи!.. Та не все. Куда ты, тетка, прешь! Сиди себе, как на даче. Давай, старикашка, и ты… и ты…

Никифор и еще двое вышли. Рыжий детина оглядел их и крикнул куда-то в сторону:

— Пане хорунжий, отобрал субчиков, подите гляньте.

Подошел цыганистый казачина, тряхнул чубом в сторону Никифора:

— Давай этого!

Остальных опять затолкали в подвал.

— Ты вот что, не бойся, мужичок, ничего тебе до самой смерти не будет, — сказал хорунжий Никифору.

Тот тер глаза: после темной конуры солнце резануло их.

«Еще подумают — слезы вытираю», — Никифор презрительно взглянул на хорунжего и выпалил:

— Мне бояться нечего. Как бы вас самих дрожь не проняла!

Хорунжий расхохотался:

— Дуже добре! Люблю веселых людей. Пойдем, весельчак.

Петлюровцы повели Никифора к вокзалу. В скверике, разбросав руки, уткнулся в жухлую траву убитый путевой сторож. «А где же начальник станции? — подумал Никифор. — Сбежал? Или с этими заодно?»

Так ничего и не узнал дед. Он лишь увидел форменную фуражку в руках одного из бандитов. Тот передал ее хорунжему, а хорунжий напялил фуражку на голову Никифора.

— Мы тебя, старик, в начальники производим. Эгей, флажки ему выдать!.. На, держи, начальник. Станешь вон там, за будкой. Как покажется поезд, помашешь желтым, мол, все в порядке, путь исправный… Вопросы есть? Нема? Люблю понятливых. И смотри у меня: без шуток. Я их терпеть не могу.

Хорунжий многозначительно похлопал по широкому поясу, за который был заткнут маузер.

— Когда пост занять, я скажу. А пока прохлаждайся в компании Чеснока и Горпищенка.

Никифор еще раньше попытался угадать: куда это его? Теперь сомнений не оставалось.

И пришла страшная догадка. Они не просто поезд ожидают, не какой-нибудь там порожняк, нет, они готовятся встретить бронепоезд.

…Верховой появился внезапно, издали замахал черной папахой: «Едет, едет!..»

— Давай! — подтолкнул хорунжий деда. — Становись, дело сделаешь и мотай куда глаза глядят. А чуть что — напоминаю! — на тебя десятки стволов в упор смотрят.

С флажками, в фуражке стоял Никифор за будкой.

Бронепоезд был уже виден: облако дыма висело над ним и никак не поспевало за стальными площадками, отставало и, поднимаясь к небу, таяло. Сдержанным нарастающим гудением наполнялись рельсы — две синие линейки.

Деду показалось, что горячий железный ветер обжигает ему лицо, сушит глаза и губы. Он тяжело задышал и оглянулся.

В тупике бандиты спешно закапывали взрывчатку под шпалы и вывороченную колею. Отбегали, чтобы залечь поскорее за холмиком — у пулеметов и одного-единственного орудия.

«Даже пушечку прикрыть не позаботились, на дураков рассчитывают. А то как же! Моими руками сработать хотят!» — Никифор смотрел теперь только вперед, на «Витязя революции», который, несколько сбавив ход, неумолимо надвигался, увеличивался…

Человеческая мысль, наверное, быстрее всего на свете — быстрее поездов и всех машин. Жизнь, вся жизнь пронеслась перед Никифором за эти мгновения. И было нечто, что объединяло детство его и женитьбу, и солдатчину, и преклонные годы, — земля и небо. Небо — высокое, с облачной грядкой на горизонте, по которой кто-то будто граблями прошелся, — простиралось над землей, над широким, куда ни глянь, простором.

Прилив чего-то неестественно-хмельного почувствовал дед. «Ну, все, конец!..» Но он теперь знал, что надо делать, знал только это. Это последнее, что ему надо знать. От всего остального он уже свободен.

Нет, не пропадет «Витязь»! Не погибнут Славка и Петро, и Денисов, и артиллерист Колька Плоткин, и Чернобрив… Никифор рванулся вперед — и просигналил, но не желтым, а красным!

И сразу же в спину ударило тяжелое-тяжелое. Но он только усмехнулся про себя: «Дурни! Не догадались красный забрать…»

Но не только в флажках дело — он еще нашел в себе силы доковылять до столбика, перекинуть баланс. Он так и повис на переведенной стрелке…

А бронепоезд, резко затормозив, через секунду стал медленно, словно на ощупь, продвигаться вперед, на главную магистраль, поливая свинцом и сталью бессильно злобствующих петлюровцев.