Михаил Найдич - Высшая мера

Последние несколько суток Мартынов почти не спал. Только иногда, чаще всего под утро, ему удавалось прилечь на стоявшую тут же в кабинете кровать и вздремнуть час, другой. Красные от бессонницы глаза его блестели нервно, даже диковато.

Иногда Мартынову казалось, что непомерно тяжелый груз взвалили на его плечи. Город приказано отстоять в любом случае. А ведь войск почти нет. Только подразделение ЧОНа (частей особого назначения), в рядах которых, кроме опытных бойцов, немало и молодежи, комсомолят — людей с горячим сердцем, но все-таки необстрелянных. А тут еще строительство бронепоезда затягивается — броневых листов нет.

— Н-да, и вот это еще… — Мартынов сидел за столом и, наверное, в десятый раз перечитывал телефонограмму.

Это была директива, категорически обязывающая руководство ЧК не допустить соединения самостийников Палия с анархо-кулацкими бандами Махно.

«Не чересчур ли многого хотят от меня? Смогу ли? Я ведь не бог, я шахтер! Ну еще солдат», — так думал Мартынов. Но, преодолевая сомнения, находил он единственный правильный ответ: «Да, я всего лишь солдат, но не простой солдат, а солдат Революции. И все, что она, Революция, прикажет, я смогу, должен суметь».

Мартынов встал из-за стола, подошел к раскрытому окну и расстегнул ворот гимнастерки.

Опыта бы побольше, знаний! Теперь он непременно должен стать специалистом в военном деле, настоящим разведчиком.

Как же помешать самостийникам соединиться с махновцами? А что, если послать к Палию «Ласточку»?.. «Ласточка» — разведчик умный, осмотрительный.

Конечно, это риск. Надо подумать.

— Еще хорошо, что у Нестора Махно строптивый характер, — проговорил вслух Мартынов. — А то бы давно уже с петлюровцами снюхался. Грозная была бы сила. Труднее бы нам пришлось… Радоваться, радоваться надо непокладистому характеру батьки…

Мартынову дважды приходилось сталкиваться в бою с отрядами махновской вольницы, и он лучше многих знал не только о коварстве патлатого Нестора, но и — прямо скажем — о его немалых военных способностях. Ведь это в банде Махно впервые пустили в ход пулеметную тачанку. «Ничего, ничего, — скрипнул зубами уполномоченный ЧК. — Важно не то, кто первый, важно — кто лучше. Слава-то все равно идет не о махновской тачанке, а о буденновской!»

Из соседней комнаты вошла машинистка Клава.

— Что ж вы, Терентий Петрович, опять без еды сидите? Так нельзя. Я сейчас принесу обед.

— Нет, Клава, пойду в столовку.

Столовая ЧК и штаба войсковой части находилась в полуподвальном сыром помещении. Все, кто сидел за столиками, хорошо знали друг друга. Мартынов кивком головы поздоровался с товарищами, присел рядом.

Обед довольно скудный. В похлебке, которая громко называлась «суп по-крестьянски», с трудом удавалось выловить картофелину, — и только счастливцу перепадал кусочек мяса, серо-синего, неопределенного цвета.

Самая вкусная еда была… на стенке: там висела картина, натюрморт — дыни, взрезанные по диаметру арбузы, краснощекие яблоки, груши. Картина эта являлась предметом постоянных острот со стороны бойцов и командиров. Углубляясь в похлебку, скребя ложкой по дну тарелки или котелка, то один, то другой просил соседа:

— Послушай, дорогой, достань мне, пожалуйста, вон ту грушу. Нет, не эту, правее которая…

— А дыню не хочешь? — улыбаясь, предлагал сосед.

Спокойно поесть Мартынову не пришлось. Едва начал работать ложкой, увидел, что в столовую вошел, точнее вбежал, Яша Горелик и глазами ищет кого-то. Взгляд Горелика остановился на Мартынове. Яша удовлетворенно кивнул и тотчас же вышел. «Вот хитрец, — улыбнулся Терентий Петрович, — не хочет отрывать меня от еды, а дело, видать, у него важное».

Мартынов вышел на улицу.

— Ну, что стряслось, Горелик?

— Вы разве уже пообедали? Так быстро? — подозрительно спросил Яша.

— Говори! — приказал Мартынов.

— Да ничего особенного. Вы сперва поешьте.

— Знаешь, Яша, дипломат из тебя никудышный! Я же по твоему лицу вижу — что-то стряслось.

И тогда Горелик, отбросив все ухищрения, доложил:

— Терентий Петрович, час тому назад из городской тюрьмы бежал Ершов, точнее Лже-Ершов.

Поняв, что дообедать уже не придется, Мартынов вернулся в столовую, взял с подоконника свою кожаную фуражку, сунул в карман недоеденный кусочек хлеба и вышел.

Вскоре они с Гореликом усаживались на легкую бричку-тавричанку. Хлестнули коня.

— Поедем в тюрьму, — сказал Мартынов и, закуривая, спросил: — Как же это все-таки произошло?