Дарья Кандалинцева - Где не светят звезды

— Bleu d’amour.

Взгляд Тейна с любопытством скользнул в сторону Хэллхейта.

— Есть такой цвет серовато-голубого тона, — продолжил Лир, не сводя с глаз с облаков. Он пришел к выводу, что небо сегодня все же красивое. — Любители усложнять все, земляне, называют его «блё-д-амур», что переводится примерно как любовь холодного оттенка . Никогда не понимал, чем этот цвет отличается от обычной пыли асфальта или дна морской отмели после бури. А сейчас понял.

— И чем же?

— Цвет воспринимают глаза, но вот оттенок зависит от настроения: в плохом — тучи давят на грудь, а в хорошем — солнечное тепло, как надежда, просто скрывается где-то там, по ту сторону. — Лир наконец посмотрел на притихшего друга. — Какого цвета небо сегодня, Тейн?

Несколько растерянно тот уставился на Лира в ответ. В глазах Тейна отразилось то ли непонимание, то ли недоверие собственной догадке: как Хэллхейт смеет задавать подобный вопрос? Затем Тейн покосился на небо и отвернулся.

— Черное.

— И вчера было черным? — Лир медлил. Тейн всегда обожал шумные компании, но вчера среди всех собравшихся был самым угрюмым. — Послушай, дружище, мы остановили войну, сделали, казалось бы, невозможное. Имеет право быть счастливыми. Думаю, и Наг не хотел бы…

Пустая кружка, разлетевшаяся вдребезги от удара об оконную раму, дала ясно понять, что никто не спрашивал мнение Хэллхейта. Окно жалобно задребезжало, но выдержало удар. Гнев исказил лицо Тейна на кротчайшую долю секунды и тут же померк.

— Вот именно. Не хотел. — Гробовым голосом сказал он. — Все, что нам осталось, это говорить о Нагале в прошедшем времени? Он дышал и думал, и чувствовал, и сидел передо мной точно, как ты сидишь сейчас, Лир! И его больше нет. Ничего больше нет. Что бы мы ни делали, как бы ни старались, все, что имели, в итоге теряем. В чем тогда смысл бороться вообще?

— Тейн…

— Нет! Зачем существует мир, в котором все рано или поздно исчезает бесследно?

На этот раз Лир промолчал. Он не знал. Да, он тоже скучал по Нагалу, по циничным шуткам того, по его прямолинейности и упертости, порой доходившей до фанатизма. Каким бы грубым ни казался окружающим, Наг всегда говорил лишь то, во что верил. «Ты хреновый лидер, Хэллхейт, — сказал он однажды Лиру. — Но хотя бы умеешь признавать свои ошибки».

Лир никогда не признается, что завидовал честности Нагала, но самое ужасно — никогда не признается, что врет куда чаще, чем признает свои ошибки.

И поэтому Лир молчал. Ему казалось недостойным врать сейчас, говорить, что он разделяет боль Тейна. Может, Хэллхейт с Нагалом и были друзьями, но у Хэллхейта всегда было много друзей, у Хэллхейта есть семья, а у Тейна когда-то был только Наг. Лир знал, как эти двое близки, знал, сколько раз Нагал спасал Тейну жизнь и сколько раз Тейн был готов пожертвовать собой ради Нага.

«Я умру за тебя, — говорил Дафне Мунвард. — Потому что мир не имеет смысла, если в нем нет того, ради кого стоит умереть». — Да, Лир понимал Тейна, но разумом, а не сердцем. И сердцем не хотел понимать.

— Что тебе снится в последнее время? — поинтересовался вдруг Тейн.

Лир напрягся.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну тебе же больше не снится даитьянское прошлое, верно? — Тейн подобрал упавший рядом с ним осколок и поднес к глазам. — И нет больше необходимости разыскивать Дафну во сне, ведь ты и так просыпаешься рядом с ней каждый день. Так что же снится его величеству? — аккуратно положил осколок обратно ровно на то же место, откуда поднял, и взял другой. — Или научился контролировать мысли настолько, что видишь во сне лишь то, что желаешь увидеть?

— Нет, это так не работает, — покачал головой Лир.

— Как же?

— Я могу создать сон. Но могу и отпустить мысли, позволить подсознанию взять верх, и тогда… Мне не очень нравится мое подсознание, Тейн.

Друг кивнул, по-прежнему разглядывая кусочки фарфора, словно нет ничего более важного в мире.

— А мне вот давно ничего не снится.

— Совсем?

— Я просто проваливаюсь во тьму, когда засыпаю, меня оттуда кто-то зовет, а потом прогоняет прочь. И так каждый раз. Забавно? — но в голосе Тейна не слышалось ни капли забавы. — Потом я думаю, что просыпаюсь, но на самом деле проваливаюсь лишь глубже, и вокруг появляются эти… огни, — его взгляд смягчился, будто он вспомнил летний день. — Среди них тепло. И спокойно. Мне кажется, что они живые, кажется, что я мог бы стать таким же огнем, но что-то меня к ним не пускаем. Тогда я окончательно просыпаюсь.