Януш Красинский - Сын Валленрода

— Скорее шум с мертвым часом… Не знаю, — ответил Дукель. — Спроси этих гитлеровцев. Они нарочно разбили свои палатки рядом с нашими харцерками. Устраивают им такие концерты два раза в сутки. После обеда и перед рассветом. Это порядочно отсюда, но ночью кажется, что шумят под самыми окнами. К счастью, дети спят крепко.

Когда Станислав покидал харцерский лагерь, к нему почему-то прицепилась последняя фраза Дукеля. — «…Дети спят крепко… дети спят крепко…» — как маньяк мысленно повторял он, точно у этих слов был еще некий подспудный смысл. И старался от них отделаться.

Между тем соседи из гитлерюгенда по-прежнему трубили, яростно выбивали барабанную дробь, надрывали изо всей силы глотки, горланя свое зловещее: «Поскачем, поскачем на восток…» Станислав попытался представить, что испытывают сейчас осажденные ими девушки. Очевидно, они были невероятно стойкие и смелые, если до сих пор не задали стрекача и не свернули лагерь. Разумеется, их пребывание здесь трудно было бы назвать отдыхом. Они должны были чувствовать себя как колдуньи, которым грозил костер инквизиции. Кася собиралась в такой же лагерь. И хотя он придерживался мнения, что за сохранение польского духа на этих землях женщины обязаны бороться наравне с мужчинами, все же лелеял тайную надежду, что герр Курц не согласится отпустить ее с работы. Его дело — рисковать, лезть на рожон, а сестра… Нет, сестра пусть будет хоть немножечко счастлива. Поэтому-то и не одобрял он ее желания поехать в харцерский лагерь. Неизвестно ведь, что этим гитлеровцам взбредет в голову.

Когда вечером Станислав вернулся домой, Кася чистила картошку на ужин. При его появлении она порывисто вскочила. Очистки посыпались с передника в стоящий возле ног чугун.

— Был шуцман, — сказала она. — Оставил повестку, тебя вызывают в полицайпрезидиум. Сташек, они могут тебя арестовать?

— Не знаю. Пожалуй, нет.

— Я так напугалась, когда увидела эту бумажку. А может, тебе лучше уехать в Польшу? Тут такое творится…

Нежность, которую он испытывал к сестре, мгновенно сменилась возмущением. Он не выносил подобных предложений.

— Что ты болтаешь? Что творится?

— Всякое. Сегодня в конце работы на меня набросились четыре активистки Союза немецких девушек. Приперли к прилавку и давай кричать, что я сестра предателя, что катовицкая радиостанция расхваливала тебя как польского националиста… Видимо, все из-за того матча.

— Союз немецких девушек? Бесятся, гитлеровское отродье!

— Теперь все немцы бешеные, Сташек. Раньше такими не были. Мы с мамой могли бы остаться, а ты… Мы бы за тебя не так беспокоились. Мама не обидится, если ты уедешь отсюда…

— Вы вдвоем это придумали, — произнес он хмуро. — Придумали, только о себе заботясь, а не обо мне. А я отсюда — ни шагу. Разве что заберут силой.

Утром Станислав явился в полицайпрезидиум. Довольно долго пришлось дожидаться в сумрачном коридоре. Бритоголовые арестанты в наручниках, конвоиры, приглушенный шепот вызванных, как и он, людей, которые нервно курили сигарету за сигаретой и торопливо гасили их, прежде чем войти в кабинет следователя. Наконец приоткрылась дверь комнаты, в которую он был вызван. В образовавшейся щели едва виднелось лицо человека, выкрикнувшего его фамилию. Станислав вошел уверенным шагом, не обнаруживая нервозности, отдал повестку и замер в ожидании. Полицейский чиновник, лет двадцати пяти, с надутой физиономией и неестественно блестящими глазами, бережно расправил бланк на столе и показал Станиславу на стул.

— Надеюсь, вы догадываетесь, по какому вопросу вызваны?

Станислав отрицательно покачал головой. Чиновник недовольно прищурился.

— Это плохо. У меня здесь характеристика… Скаут, открытый, искренний, правдивый… Я был убежден, что мы сразу найдем общий язык. А вы меня огорчаете. Вы не можете не знать, почему вас сюда вызвали. Мы никого не преследуем без повода. И каждый должен знать причину этого… приглашения. Итак, скажите честно: знаете или нет?

— Нет, не знаю.

Чиновник раздосадованно прищелкнул языком.

— Правдивость — это черта, которая высоко ценится, как у вас, скаутов, так и у нас, в полиции. Я не знаю ничего дороже правды. И вы этого же мнения, не так ли? Я даже знаю, что бы вы хотели сейчас сказать. Что говорить правду и знать правду — вещи разные. Естественно. Но можно ли найти двух людей, более необходимых друг другу, чем правдивый и ищущий правду? — Надутую физиономию искривила ироническая усмешка. — Собственно, мы… два сапога — пара… Итак, первый вопрос: где вы были в прошлое воскресенье?