Василий Стенькин - В осажденном городе

На соответственно оборудованном полигоне, укрытом в лесном массиве, сооружены макеты мостов, участки железнодорожного полотна, учебные аэродромы. Обучение ведется в условиях, максимально приближенных к настоящим. Говорят, есть указание самого шефа военной разведки адмирала Канариса, чтобы все офицеры разведки в целях совершенствования своего мастерства знакомились в обязательном порядке с Варшавским учебным центром.

Далее в письме назывались фамилии, звания и внешние приметы более тридцати преподавателей разведшколы, в их числе кадровые офицеры немецкой военной разведки, белоэмигранты и изменники Родины, бывшие командиры Красной Армии — тогда их еще не называли офицерами.

Сейчас в разведшколе обучается более двухсот курсантов, писал Риттенштейн. Здесь их называют «активистами». По виду и разговору, среди обучающихся немало уголовников. Большое значение придается воспитательной работе, точнее сказать, обработке в антисоветском духе.

В отличие от диверсантов, разведчиков обучают способам проникновения через линию фронта, парашютным прыжкам, методам сбора шпионских сведений, фотографии и топографии, большое место занимает огневая и физическая подготовка.

Тех и других наставляют тому, как вести себя на допросах в случае ареста, разрешают прослушивать некоторые радиопередачи из Москвы и разучивают новые советские песни, рекомендуется обращение «товарищ» в отношениях друг с другом.

Печати, справки об освобождении от военной службы, справки эвакогоспиталей, красноармейские книжки и другие фиктивные документы изготовляет группа «гехаймшрифтен», старший группы фельдфебель Рейнбергер…

Василий Степанович прочитал отпечатанное на машинке письмо Риттенштейна, потер от удовольствия руки.

— Молодец, Валерий! Ценная, весьма ценная информация!

Сведения, полученные от Риттенштейна, были сообщены в Центр, указан способ связи с Риттенштейном, и, как позднее стало известно, он до конца войны успешно выполнял задания чекистов во вражеском тылу.

— Василий Степанович, а не вернуть ли нам Русина туда, пусть на пару с Риттенштейном поработают, — сказал Поль, продолжая беседу.

— Не знаю, не знаю, — проговорил Прошин, выходя из-за стола. — Во-первых, ему трудно будет объяснить, как случилось, что четверо арестованы, а он один остался.

— Придумаем что-нибудь.

— Нет, Борис Константинович, не придумаешь: всякая придумка должна строиться на реальной основе. А если она на песке, то легко разрушится.

— А что во-вторых?

— Во-вторых, мы мало знаем Русина. Сюда он шел, спасая свою жизнь. А если там гестаповцы не поверят ему и будут допрашивать с пристрастием? Есть у нас гарантия, что он выдержит и не выдаст Риттенштейна? То-то и оно, что нет. И мы можем потерять так хорошо легализовавшегося нашего человека… Еще и в-третьих — теперь руководство Риттенштейном возьмет на себя Центр. Русину скажем спасибо, подготовь письмо на имя председателя военного трибунала, надо походатайствовать, чтобы исполнение приговора отсрочили до окончания войны, а Русина направили в действующую армию.

— Я понял.

— Что слышно о Марии Ивановне и Марусе?

— Пока ничего, ушли в Гумрак.

Поль попрощался и собрался было уходить, Прошин вернул его буквально от порога.

— Борис Константинович, давно собирался спросить, твоя семья переехала в Палласовку?

— Да, спасибо вам и Анне Николаевне. Сейчас они живут вместе, но моим обещают дать отдельную комнату.

— Вот и хорошо, а ты не хотел.

— Сп-пасибо! — еще раз поблагодарил Поль, чуть заикаясь. (Месяц тому назад во время сражения за переправу он был контужен и пока не освободился от легкого заикания.)

Поселок Гумрак, растянувшийся вдоль полотна железной дороги, как бы разделился на две части. В центре поселка в уцелевших каменных зданиях разместились штабы и тыловые службы немецких пехотных дивизий и танковых корпусов, сражающихся на ближайших подступах к Сталинграду. Здесь улицы были забиты поврежденными танками, грузовиками и тяжелыми орудиями, под охраной одного-двух солдат высились ящики с авиационными бомбами, снарядами и гранатами; без конца сновали легковые автомашины со штабными офицерами.

В северной части, чуть поодаль от железной дороги копошился стихийно возникший муравейник — толкучка. Живуч род человеческий! Тут можно было купить все: громоздкую, старомодную ванну, очевидно снятую в разрушенном доме, ржавые гвозди, корешок горького хрена и сладкий камышинский арбуз весом в полпуда, волчий тулуп, самодельную мотыгу и швейцарские часы. Над толкучкой с ревом пролетали самолеты с черными крестами, поднимавшиеся с ближнего аэродрома.