Человек, стоявший у двери, почтительно откашлялся в кулак и проговорил отрывистым басом:
— Живот положити не отрекаюся… А вот сумление: ликом то я с боярином схож, и очи, и борода под стать, и ростом подхожу, а вот брюхо-то у меня не боярское — тощее…
— Ну, на брюхо-то навертим чего…
— И глас, — продолжал Серега: — инакпй у меня с боярином. Боярское дело ученое: речь ведет, что на гусли кладет, а я по-лесному, прости Господи, что бугай-птица нечистая… Как бы с того какой улики не вышло?
— А и много ли те баять-то? — горячо перебил Андрей. — Как урядишься, сядешь в колымагу, да и поедешь во дворец. А там тебя к царице отай в покои проведут и сокроют до поры до времени. А батюшка опосля тебя туда же верхом пожалует. Не станет шуму да лиха от ворогов — опосля вечерни домой вернешься… А ты, батюшка, не гневайся! Не гораздо таких, как ты, что за новину стоят теперь на Москве. Поколь дело не сделано, зря голову под секиру совать нечего.
— Ну, ин быть потвоему! — махнул рукой Артамон Сергеевич. Одевай, Серега, боярскую одежу для большого царского выхода. Дай ему, Андрей, порты мои аксамитные алые, да ферязь желтую с зеленым жидком. А еще шапку горлатную, а я ич в простой поеду… Сдваивай меня, Серега, а ужо все царевичу обскажу, пущай над машкерадом сим потешится… Эй, Григорий, докличь Махметке коней в колымагу впрягати…
И боярин так неожиданно распахнул дверь, что Хриська не успела отскочить, шлепнулась задом ка тесовый пол и громко взвизгнула. Выбежавший на этот крик молодой боярин схватил девку за горло и закричал истошным голосом:
— А, подслух проклятый! Не от тебя ли, гадюка, из наших хором к Хованским да Толстым изветы ползут?! Крути ей руки, Серега, бей змею подколодную!..
Но старый боярин оторвал руки сына и произнес все с той же усмешечкой:
— И чего ты трепещешь, Андрей, аки куст на ветру? Подслухала девчонка сглупу, а тебе уж и Хованские подсыльщики, и Толстых подслухи мерещатся?! Запри, Григорий, девку в клеть. Ужо я сам сие разберу. — И прибавил стремянному:
— Ты со мной на другом коне вершником поедешь. Не горазд я в седле скакати, да и вороной кабы не забаловал… Ну, с Богом!
Через час из широких боярских ворот, тяжело поскрипывая, выехала неуклюжая колымага, в которой сидел один боярин Артамон Сергеевич Матвеев, а немного спустя другой Артамон Сергеевич Матвеев выехал верхом из тех же ворот и вместе с Григорием неторопливой рысью сытых коней поехал к недалекому Кремлю. А в полуверсте от Кремля в стрелецком посади, что у Сретенских ворот, трещали барабаны и бубны, завывали сигнальные волынки, спешно выкатывались пушки, и стрельцы сверкая на солнце пиками и бердышами, бегом становились вряд, на ходу кидая друг другу:
…выехала в Кремль неуклюжая колымага, в которой сидел боярин Артамон Матвеев…
— Насыпай в пищали зелья…
— Тащи горшки с углем для припалу!
— Царевича Ивана убили; Матвеев с Нарышкиным немецким снадобьем извели!.. Гайда на Кремль! Покажем осударевым душегубам.
А между нестройными шумными рядами стрельцов гарцевали, сдвинув на бекрень шапочки с плисовым верхом, Толстой да Милославский и громко подзадоривали:
— Не выдайте, други!.. Беем конец, кто в списках тех. что у ваших голов на руках указаны. Смерть Артамошке Матвееву! Смерть Нарышкиным! Не дадим Русь онеметчивать!
Залязгал частый набат посадских колоколов и ряды, колыхаясь острием пик, с трубами, волынками, пушками и распущенными знаменами спешно двинулись к воротам Кремлевским…
2. ЛИХАЯ БЕДА.
Молодой боярин, Андрей Артамонович, проводив отца, плотно позавтракал и стал не спеша снаряжаться на соколиную охоту, на которую он еще с вечера был приглашен царевичем Петром.
Но едва он, скинув домашний наряд, успел надеть щегольской короткий кафтан немецкого покроя из алого шелка с серебряными пуговицами, как к нему в горницу вбежал растерянный и запыхавшийся стремянный Григорий и еще с порога закричал:
— Батюшки мои!.. Лихо-то, лихо какое!.. Обоих убили…
Андрей Артамонович выпустил из рук подарок отца, редкую диковинку, зеркальце виницейского стекла, и оно мелкими искрами рассыпалось по теговому полу.
— Кого убили? Отца?… А что же Серега? Да сказывай и скорей, аль язык отнялся? И молодой боярин начал трясти Григория за рукав.
Стремянной немного отдышался и стал говорить более связно, хотя его белое от страха лицо то и дело передергивала судорога, а из выцветших глаз текли и расплывались в морщинках крупные слезы.
Читать дальше