И. Пименов - Мир приключений, 1928 № 08

Вольcк(Сарат. губ.). В городе насчитывается около 10 кружков, из которых самым сильным по организационной структуре и по силе игры кружок цементного завода «Красный Октябрь». Благодаря шах-дисциплине самих членов кружков в текущем году проведены без посторонней поддержки, в частности Саратовской Губшахсекции, несколько турниров, как то: союзный, летний традиционный, квалификационный и др.

Вологда.Шахматный чемпионат Сев. Восточной Области выиграл представитель Архангельска Н. Н. Кутузов +6 из 7, не проигравший ни одной партии, за ним следуют Гальфтер (Вологда) +5, Степанов (Вологда) 4½, Бугштейн (Вологда) и Меаенев (Вел. Устюг) +3½ и т. д.

Рассказ И. ПИМЕНОВА

Иллюстрации Н. М. КОЧЕРГИНА

Началось, как водится, с малого. Степан Полба, председатель совета села Верхи, только что собрался отдохнуть от трудов своих и общественных. Пугнув ребятишек, не меру развозившихся на дворе, он вошел в избу и увесисто опустился на лавку у открытого низкого оконца. Затем он взял с полки несколько новеньких брошюр и достал из кармана футляр с очками. Очки были ему прописаны для чтения, а также и для видимости, в дополнение к его природным качествам. Вечерело. Читать было трудно. Сквозь стекла очков улица казалась расплывчатой и чужой. Но и брошюра, и очки внушали почтение мужикам, а ради этого стоило потерпеть.

Глухое село — Верхи. Почти пятьдесят верст от станции по буграм и оврагам, по дороге — костоломке, лесом и болотом да вдоль порожистой речки. Живут там лесовики и сплавщики, народ задорный, — хлопот с ними много.

Досуг председателя был прерван стуком телеги, остановившейся у дома. Вернулся Егорка-инвалид с почтой. Почтарь — должность почетная, нрав у Егорки бодрый, не взирая на искусственную ногу. Ловко спустившись на землю, он подковылял к окну для доклада.

— Так вот, Степываныч, какие дела… Авдотье Балакиревой деньги везу, восемь рублей тридцать пять копеек, Никулину письмо из Москвы, а еще Грушке лавочниковой, откуда не разобрать. Ветрову алименты… Ивану Беспалову…

— Постой! постой! — прервал его председатель. — Какие алименты?

— В ящиках, Степываныч. Старик наказывал, чтобы осторожно вез. А то, грит, ежели хоть один разобьешь, тут тебе и крышка вместе с телегой и клячей.

Председатель нахмурился и, отложив брошюру, вышел на улицу.

— А ну-ка, покажь.

Егорка разгреб сено, обнажив четыре небольших продолговатых ящика, обитых обручным железом.

— Вот они! Пять пудов весу. А ты, Степываныч, насчет бабьего алимента подумал? Н-не. Куда ему! — Он презрительно сплюнул. — Ну, как? Везти али нет?

— Погоди. Я с тобой поеду.

«Степываныч» вернулся к окну, захватил с собою очки и взгромоздился на телегу позади почтаря.

В конце села, на пригорке, как старый генерал над сермяжною ратью, торчит большой двухэтажный дом — бывшая усадьба лесопромышленника Бакулина. Запущенный сад спускается от него вниз к реке. Облупились и потемнели добротные стены, повыбиты окна, крыша, словно рогожа, и живет в этом доме всякая нечисть. Привольно ей в непогоду озорничать в опустевших комнатах, визжать в разрушенных трубах, кидаться обломками дверей и рам и пугать всех честных людей, кому довелось бы приютиться по соседству.

Не побоялся один человек, да и тот или помешанный, или сам спознался с чортом. Приехал откуда ни возьмись облюбовал себе дворницкую, починил крышу, вставил стекла и живет. А как живет и что делает, — никто толком не знает. Разное говорят.

Телега Егорки свернула на размытую дорожку и поползла вверх к Бакулинскому дому.

— Эй, Степываныч! Куда? — послышался позади веселый окрик.

Обернувшись, председатель увидел учителя, вприпрыжку, по-мальчишески, догонявшего телегу.

— К Ветрову с посылкой, — ответил Степываныч. — А ты что, Алексей Фомич, по каким делам?

Учитель взмахнул русыми вихрами и широко улыбнулся.

— Просто шатаюсь. Вечер-то какой, — разлюли-ежевика! Берите меня в компанию.

Степываныч в душе обрадовался, хотя и не подал виду. Дело серьезное, и лишний человек не мешает.

— Этот Ветров не дает мне покоя, — говорил учитель, идя рядом с телегой. — Хотелось бы поглядеть, что он там делает в своей берлоге. А придешь, волком смотрит, даже не при гласит присесть. Просто обидно. Никакого, можно сказать, сочувствия любознательному уму.