Михаил Колесников - Перстень вьюги [Приключенческая повесть]

Он был явно чем-то смущен. Протянул неопределенно:

— Ну и погодка!

Потом решительно произнес:

— А я прямо с вокзала и к вам. Чемоданишко в камере хранения оставил. Бубякин я. Из Сибири. Семь тысяч верст отмахал. Вот такая оказия вышла. Всю жизнь вас разыскивал. Все отвечали: «Не проживает». А потом бросил разыскивать. На строительство дороги устроился. Склад ВВ охранял. А когда рассчитали вчистую и на пенсию послали по случаю контузии, опять принялся за розыски. Вот нашел! Сел на поезд — и покатил. Все равно делать нечего. Жена по случаю моей контузии ушла от меня. Я, знаете, неудачно упал тогда с маяка. Ну, еще во время войны, после того как мы с Николаем Андреевичем склад взорвали. Голову, должно быть, я повредил о камни. Притворялся здоровым. Не хотелось быть бесполезным…

Острый мороз пробежал по коже Натальи Тихоновны. Она начинала догадываться. Ее била лихорадка.

— Вы Бубякин? Матрос Бубякин?!

Он усмехнулся.

— Был матрос. А теперь — кто я теперь?.. Николай Андреевич перед смертью просил… Вот… передай, говорит, Наташе, вам то есть, колечко. Так и умер на маяке. Я его в море… Жаль, камня не было, чтобы привязать к ногам…

И он протянул Наталье Тихоновне знакомое бронзовое кольцо.

Она ощутила, как кровь хлынула к лицу. Мучительный стыд — вот что она испытывала сейчас. «Пожалела паркетный пол…» И вновь пахнуло пороховой гарью. Лицо Бубякина болезненно дергалось. По-видимому, он очень волновался, и это давало себя знать. Тот, кто последним видел Дягилева… Ей захотелось заплакать. Но она умела владеть собой, сказала спокойно:

— Спасибо. Но вам лучше было бы не тащиться в такую даль. Могли бы написать… Ради какого-то колечка… Ведь все это условности… Может быть, хотите чаю? Коньяк…

Он стукнул кулаком по столу. Лицо перекосилось, в глазах появился безумный блеск.

— Какое-то колечко, говорите вы?! А мне начхать на вас и на ваш коньяк. Я выполняю приказ своего командира. Понятно вам? — И он рванул ворот рубахи. Показался кусок полосатой тельняшки.

— Но ведь Дягилев давно умер, пыталась она успокоить его. — Вы неправильно меня поняли. Просто не следовало тратиться на дорогу и причинять себе неудобства. Можно было бы по почте… Жалея вас…

— А вы меня не жалейте! И он разрыдался, уронив голову на стол. — Вы меня не жалейте, лучше себя пожалейте…

Поднялся, выпрямился, сказал глухо, спокойно:

— Это для вас он умер. А для меня он — живой. Всегда живой… И даже после смерти.

И, больше не проронив ни слова, направился к вешалке, схватил шапку, полушубок и вышел.

Наталья Тихоновна хотела кинуться за ним вслед, но дорогу преградил Геннадий Гаврилович:

— Что здесь происходит?

— Нужно задержать этого человека…

— Он украл что-нибудь?

— Идиот!

— А зачем идиотов пускать в квартиру? То-то я слышал выкрики и вой…

— Ты идиот, а не он…

Не набросив даже пальто, она выбежала на улицу. Но Бубякина и след простыл.

Она обзвонила все гостиницы, побывала на вокзале. Бубякин словно в воду канул. Вернулась к утру, разбитая, вся в слезах.

Геннадий Гаврилович спросонья ворчал:

— Все помешались… Чего добивался от тебя этот жулик? Может, за «лунным камнем» приходил?..

Не удалось напасть на след Бубякина и позже. Посылала запросы — и все безрезультатно. Нервное состояние сказалось — в конце концов Наталья Тихоновна слегла. В бреду мерещился высокий маяк, выше Эйфелевой башни, окровавленный Дягилев, Бубякин с перекошенным лицом, бросающийся вниз головой в кипучие волны.

Она была еще очень слаба, когда Геннадий Гаврилович объявил, что уезжает в Крымскую обсерваторию собирать дополнительный материал для своей докторской диссертации.

— Время не ждет! Боюсь, как бы Трескунов не вышел в дамки раньше меня. Одним словом, личное соревнование. Очень хочется щелкнуть его по носу. Последний налет на обсерваторию — и мы в докторах! Выздоравливай, старушка. Надумаешь — приезжай в Крым погреться у большого радиотелескопа. Все никак не могу привыкнуть к ленинградскому климату.

Он знал, что она обойдется и без него, как привыкла обходиться, и она не стала удерживать. Ей нужен был нравственный покой, а Геннадий Гаврилович всегда был в каком-то мелком копошении, в интригах, в непонятной озлобленности против всех и всего. К защите докторской диссертации готовился вот уже много лет. Каждый год поздней осенью или же ранней весной выезжал на юг «для сбора данных» и возвращался в Ленинград на короткое время. Его комета давным-давно улетела в мировое пространство, а он все цеплялся в своих статьях за ее золотой хвост, даже в диссертации нашел ей место, напоминая о своих давних заслугах перед наукой. Когда она его высмеивала, давая понять, что визиты на юг имеют причины, далекие от науки, он добродушно огрызался: