Михаил Колесников - Перстень вьюги [Приключенческая повесть]

— Остановим?!

Василий хоть и растерялся, но быстро овладел собой, ответил:

— Дать им нужно по зубам как следует, они и откатятся! А мы торчим тут. До каких пор?.. Нельзя же позволять, чтобы надругались над нашими советскими людьми…

Спохватившись, замолчал, обвел виноватым взглядом своих командиров, ожидая выговора за своеволие, но командиры сочувственно улыбались ему. И он понял: командирам тоже осточертело отсиживаться в этой уютной бухте Синимяэд. Разумеется, всего этого они не могли сказать высокому начальству: начальство знает, кому где находиться, кому драться, а кому оставаться в резерве. И то, чего не могли сказать они, сказал без всяких обиняков матрос. Очень правильно сказал.

Бригадный комиссар тоже улыбнулся, и суровость сразу сошла с его лица.

— Хорошо сказали, товарищ матрос! Драться мы умеем, и немцы уже потеряли полторы тысячи танков и почти столько же самолетов.

Когда митинг окончился, Бубякин спросил командира трюмного поста Кривцова:

— Кто он, бригадный комиссар? Очень здорово говорил…

Кривцов бросил на Бубякина презрительный взгляд:

— Эх ты, пихта! Чему вас только на руднике учили? Так это же известный писатель, тот самый, который — «Мы из Кронштадта»!

Бубякин был поражен. И даже засомневался: уж не подшучивает ли над ним старшина. Но старшина сказал правду. О писателе говорили в кубрике, говорили о его пьесах, кто-то смотрел эти пьесы в театре, кто-то видел, как снимали фильм «Мы из Кронштадта». Писателю было лет сорок, но Бубякину он показался пожилым, в годах: участник гражданской войны все-таки! Рассказывали, будто он четырнадцатилетним пареньком убежал из дому на фронт первой мировой войны. Испытал всякое: плавал на корабле матросом, был бойцом на бронепоезде, пулеметчиком в Первой Конной Буденного.

И этот необыкновенный человек похвалил Бубякина.

Хотелось рассказать обо всем Кешке Макухину, но Макухина не было, утром почтальон, знающий о дружбе Василия и Кешки, передал письмо:

— Для твоего земляка! Вернется — вручи.

Василий стоял на верхней галерее маяка и думал о необыкновенности жизни. Война подняла на ноги всех, и даже известный писатель надел морской китель и, если потребуется, будет драться до последнего патрона. Ну а Бубякину с его силушкой драться сам бог велел… Где сейчас Кешка Макухин? Письмо ему от Кати. Что она пишет? Как там на родине сейчас?

Ночью долго не мог заснуть. И когда раздался сигнал боевой тревоги, то очутился на своем посту раньше всех. Эскадренный миноносец вышел в море.

Подводная лодка «Щ-305» держала курс на свою боевую позицию к берегу, недавно захваченному частями 18-й немецко-фашистской армии. Боевой приказ гласил: «Прервать перевозки противника, топить его корабли на подходе к порту…» Командир подводной лодки капитан 3 ранга Зуев стоял на мостике и досадовал на дождь, затруднявший вахтенным наблюдение. Удержать окуляры в неподвижном состоянии было трудно, почти невозможно: палуба уходила из-под ног, раскачивалась. Резкий норд-ост вздымал волны, бросал их на борт. На линзы бинокля попадала вода. Море было пустынно, и Зуев надеялся, что удастся безо всяких помех, скрытно подойти к берегу. Лодка шла от самой базы в надводном положении, хотя днем стоило бы все-таки держаться под водой и всплывать только с наступлением темноты для зарядки аккумуляторов и проветривания отсеков. Но Зуев верил в свою счастливую звезду. Качка не производила на него никакого действия. Он стоял высокий, сосредоточенный и в своем черном реглане казался изваянием. Руки в кожаных перчатках тяжело лежали на бинокле.

В штабе Зуева ценили за дерзость, за оперативность, и сейчас он, презрев опасность, неуклонно стремился к цели, стараясь выиграть время. И как всякий раз в подобных ситуациях, бормотал свою излюбленную озорную поговорку: «Бог не выдаст — свинья не съест».

Гидроакустик Макухин сидел в своей рубке и радовался, что наконец-то они покинули опостылевшую бухту, а впереди — боевые дела, и он может написать Кате на далекий рудник, как их экипаж, просоленный с головы до пят, совершал героический поход, защищая родные берега. Возможно, придется пробираться по минным полям и между стоящими на внутреннем рейде кораблями противника. А это всегда очень опасно. Подводник и в мирное время, и особенно в дни войны — профессия героическая. И от ощущения своей постоянной причастности к героическому у Макухина сладко замирало сердце.

Он думал о Кате, ему казалось, будто в последних письмах она подобрела к нему, даже вспомнила о его дне рождения и поздравила, о Бубякине больше не справлялась. И хотя война только разворачивалась по-настоящему, конца ей не видно было. Иннокентий думал о том, как вернется на рудник, какие подарки привезет Кате, матери, сестренкам. Он мучительно решал важный жизненный вопрос: вернуться ли после войны на свой экскаватор или же остаться на флоте. Можно и в торговый флот податься. Трудно будет без моря. Он вдруг понял, что больше всего на свете любит море и горы. Эти две стихии порождали представление о безграничной свободе, а свободу Макухин очень ценил, так как нрава был независимого, гордого. Если Катя согласится выйти за него замуж, он, конечно же, останется на руднике. А если не согласится… будет скитаться по морям, заглушая тоску, и никогда не женится…